Евгений Дырин - Дело, которому служишь

Полбин, бережно держа жену за локоть, помог ей выйти из вагона. Они сели в случившуюся тут же телегу из ртищевского колхоза "Правда". В пути Полбин то и дело предупреждал возницу, молодого паренька, который только начинал ходить в школу, когда Полбин был секретарем комсомольской ячейки: "Не гони, Коля, за тем кустом глубокий выбой должен быть". На это Коля обычно отвечал: "Нету. Замостили". Но лошадей все же придерживал.

Маша с любопытством озиралась вокруг, хотя ничего, кроме однообразной степи, не могла видеть. Легкий ветерок волновал массивы уже выбросившей колосья озими. Яровые хлеба были нежно-зеленые, между стебельками проглядывала тугая, хорошо напоенная недавними дождями земля.

За пригорком, внизу, показались бревенчатые избы, стоящие вразброс по бокам проселка.

- Приехали? - спросила Маша.

- Нет, это Кочетовка. А за ней сразу наша деревня, Манек, - ответил Полбин.

Когда телега проезжала по улице, Маша обратила внимание на прибитые к стенам изб струганые дощечки. На одних был нарисован топор, на других лопата или ведро. Маша уже приняла эти знаки за особую систему нумерации домов, но Полбин объяснил ей, что это колхозная инструкция на случай пожара: кому бежать с лопатой, кому с ведром, кому топор наготове иметь.

В Ртищево-Каменке тоже на каждой избе были такие дощечки. И немудрено: во всей деревне ни одного каменного дома, даже церковь, похожая издали на сторожевую башню сибирского острога (есть такой рисунок в учебнике истории), деревянная, облицованная тесом. Маша подумала, что именно из-за боязни пожара люди ставили свои дома так обособленно: единственную в селе улицу легко было на любом участке превратить в футбольное поле. Да и деревьев почти не видно, возможно, их когда-нибудь пожрал огонь.

Тень легкой грусти промелькнула по ее лицу, но Полбин не заметил этого. Встав коленями на сено, рассыпанное по дну телеги, опираясь рукой о плечо жены, он напряженно смотрел вперед и говорил:

- Сейчас, Маня, сейчас. Живодеровы, Карповы, а потом наша изба. А справа, видишь, обрыв - там Карамзинка... Купаться будем, если не высохла... А вон ветряк. Это на нем я катался, - помнишь, рассказывал, - на крыле...

Маша заглянула ему в глаза, и ей стало немножко стыдно своих безрадостных мыслей, внушенных видом Ртищево-Каменки. Улыбнувшись, она погладила руку, лежавшую на ее плече.

- Смотри, Ваня, свой дом прозеваешь...

- Да вот он, вот!

Полбин соскочил с телеги и побежал к избе, покрытой старой, побуревшей от времени соломой. Поверх соломы, чтобы ветром не растаскивало, лежали длинные жерди, корявые ветки с обломанными сучьями. Стены бревенчатые, выбеленные непогодой. На углах бревна переплетены, как пальцы рук. Топорик на белой дощечке под самой крышей. Наружные ставни. Окна небольшие, в три стекла, разделенные рамой в виде буквы Т. Ни забора вокруг, ни калитки, только у низкого крыльца небольшой частокольчик, на котором развешано белье.

Добежав почти до крыльца, Полбин остановился, ударом ладони сбил на лоб пилотку и бегом пустился обратно:

- Пойдем, Манек, что же я один... Да нас и не ждут как будто!

Он стал снимать с телеги вещи.

- Ведь ты же сам сказал: телеграммы не надо, - напомнила Маша.

- Верно, я и забыл! Езжай, Коля. Держи на папиросы.

Он сунул в карман вознице деньги.

- Ваня приехал! Ваня-я-а!

С крыльца слетела девушка в белой блузке, полная, с розовыми, свежими губами и светлыми, как у Полбина, глазами. Толстые русые косы подпрыгивали у нее за спиной.

- Сестренка! Во, какая стала!

Полбин опустил на траву чемодан и обнял сестру.

- А это Маша. Знакомься, ну-ка!

- Таня, - просто сказала девушка, и Маша пожала ее теплую шершавую ладошку. Потом обе смутились и поцеловались.

- А где же Петя? Где мама? - спросил Полбин.

- Как где? - удивилась Татьяна. - На работе. Петя в поле, он сейчас в тракторной бригаде... А мама в правлении. Она же теперь член правления! Вот я ее сейчас позову.

Сорвавшись с места, она помчалась по улице, мелькая крепкими, загорелыми ногами. На бегу обернулась и крикнула: "Счас!.. Пять мину-ут!"

Она действительно вернулась через пять минут, едва только Полбин и Маша вошли в чистую, светлую комнату, в которой прежде всего бросилось в глаза обилие цветов на подоконниках.

Высокая, крепкая женщина в длинном темном платье с узкими рукавами обняла сына, приговаривая:

"Как же это ты, Ваня, как же это ты, сынок"... Потом расцеловалась с Машей и сразу же стала называть ее "доченькой".

Петр, младший брат Полбина, пришел только вечером, когда уже село солнце. Он был очень смущен тем, что на нем рабочий костюм в масляных пятнах и пыльные сапоги. Улучив минуту, он вышел на крыльцо и стал мыться. Татьяна сливала ему на руки из большой медной кружки.

В новом шевиотовом синем костюме, в чистой косоворотке, с волосами, расчесанными мокрой гребенкой на пробор, он тихо присел на скамье у окна, заставленного цветами.

Дом постепенно наполнялся гостями. Полбин то и дело знакомил Машу с родственниками: "Это тетя Надя... Это дядя Яков... Это двоюродный брат..." Особенно много было двоюродных братьев - от бородатых и усатых до самых маленьких, только начавших ходить в школу.

Полбин всех помнил по именам, расспрашивал взрослых о делах, учеников об отметках. Ребятишкам он с серьезным видом обещал покатать на самолете, как только у него будет свой собственный самолет. Когда это случится, их не интересовало, и они со счастливыми лицами говорили друг другу: "И меня, сказал, покатает"...

Маша смотрела на мужа и радостно думала, что все эти люди, и стар и млад, идут к нему не потому, что он один из всей деревни ушел в большой, необыкновенный мир и в представлении каждого стал знаменитым человеком. Просто они любят его, Ваню Полбина, как хорошего, душевного человека, и он также любит их всех искренней, честной любовью. И оттого, что он никогда не относился к людям иначе, они помогали ему собирать, копить душевные силы, каждый отдавал ему свою маленькую, но чистую, как родниковая вода, частицу, а теперь все рады видеть: отдано не зря.

Эту мысль высказала и тетя Надя, маленькая женщина с морщинистым лицом, в платке, наброшенном на седеющие волосы. За столом она первая подняла свою рюмку и, вытерев пальцами уголки губ, произнесла:

- Ну, здравствуйте, гости! За Ваню, за то, что вывели его в люди всем народом!

Все стали чокаться маленькими рюмочками, специально собранными по деревне, и говорить: "Здравствуйте, гости" или "Ну, здравствуйте!" Маша не сразу поняла, что это не приветствие, а пожелание: "будьте здоровы".

Тетя Надя выпила свою рюмку и по морщинкам, собравшимся у ее выцветших, много повидавших глаз, потекли слезы.

- Семена покойного вспомнила, Ксеня, - сказала она матери Полбина. - Вот бы встал да поглядел на орла своего...