Игорь Алексеев - Страх, который меня убил

Но развязка приближалась долго. Казалось, она никогда не наступит.

Мы жили открытой жизнью. Утром я заезжал за любимой женщиной, и мы ехали в институт. На первых порах высаживал ее метров за триста от центрального входа и подъезжал к стоянке как ни в чем не бывало, думая, что мир вокруг так же слеп и глух, как и я. Но суть этой женщины была в том, что она не терпела унижения перед людьми.

Скрывать что-то, таиться она физически не могла. И меня приучала к этому. Ее гордость за содеянный грех, ее отчаянное бесстрашие и бесшабашность отчасти передавались и мне. Вскоре мои жалкие попытки что-то скрывать были пресечены таких градом насмешек и презрительных замечаний, что я отказался от попыток прятать голову в песок, пытаясь заляпать очевидное отвратительной смесью лицемерия и лжи.

Так что мы стали вместе подъезжать к фасаду нашего гадюшника. Она таскала меня по ресторанам, знакомила со своими подружками. Она отучала меня от суетливости и убогого крохоборства. Она просаживала на меня всю зарплату. Фактически я был альфонсом, потому что палец о палец не ударил ни разу ради устройства наших темных дел. Место встречи, транспорт, еду обеспечивала она, а не я. И я не казался себе подонком или сволочью. Я воспринимал все как должное. Как жертву, приносимую за грех развала моей семьи и разрушение моего сознания. Однако именно этот человек, видя мою незащищенность, заложенную во мне на генетическом уровне и активированную детскими и отроческими страхами, пытался всеми силами воспитать из меня хотя бы не героя, но отпетого расчетливого циника. Она доказывала простыми примерами, как можно перенастраивать людское сознание, использовать его или нейтрализовать, если первое невозможно. Она специально при мне таскала в кабинет шефа дорогостоящие букеты. Стала постоянной пациенткой, а потом и подружкой его жены, которая консультировала у нас в клинике отоларингологичесих больных. У нее была масса связей в самых различных местах, вплоть до милиции и КГБ. Одна несчастная барышня, рискнувшая оскорбить меня, была уничтожена на моих глазах самым иезуитским образом. У нее просто была сорвана поездка за границу, к которой она готовилась несколько лет. В известных органах ей сказали, что документы ее потеряны и находятся неизвестно где. И все. Тишина. Вступая в борьбу за свое достоинство моя любовница, а фактически жена, не щадила никого, была изобретательна и дьявольски хитра. В ней неимоверным образом уживались удивительная нежность и тяжелая мужская раздумчивость. Хватка ее была железной. Многие люди просто боялись ее и предпочитали помалкивать, когда она находилась рядом. Другие безмерно уважали и поклонялись ей. Она была очень проста в общении. Многим реально помогала по жизни. Вечно кого-то куда-то устраивала. Спасала чужого сына от наркомании, одалживала деньги санитаркам-алкоголичкам, которые считали за честь вернуть ей занятые перед запоем деньги. Медсестры и нянечки просто обожали ее.

Само собой, она был в цепкой дружбе со старшими медсестрами всех отделений. А старшая сестра в больнице — это страшная сила. У нее прямой доступ к дефицитным лекарствам, удобным палатам. Она наушница зав. отделением, которая полностью доверяет ей. Они работают в паре, когда надо обслужить по полной программе сильного мира сего. И я учился этим простым, но в то же время крайне необходимым для жизни правилам. Я впал в неконтролируемую зависимость от постороннего, в сущности, человека. Нет, уже не постороннего, а данного мне в испытание и муку.

На каком-то этапе мы перешли некий барьер. Пропала острота ощущений.

Мы жили как муж и жена. С приливами острой похоти и периодами длительного равнодушия. Причем равнодушия с моей стороны. Моя женщина мгновенно ощутила эти перемены. И однажды принесла на свидание бутылку конька, которую мы и ухлопали за вечер под неистовый секс на полуразрушенной кровати.

С этого момента алкоголь стал постоянным спутником наших встреч.

Сначала дело ограничивалось бутылкой конька или водки. Потом мы, вернее, в основном я, дошли до дозы двух бутылок за ночь. У меня был сильный, хотя и измотанный страхом организм. Я ухитрялся утром вставать и идти на работу. Где мучился до обеда, а потом, дождавшись конца рабочего дня, летел домой и опохмелялся. Меня просто спаивали, и очень скоро я стал пить каждый день. Хотя бы понемногу. Нет, вру, понемногу я не пил никогда. Я всегда напивался. Скорость моей деградации была равна скорости превращения в запойного алкоголика.

Надвигалась организованная тестем защита диссертации. Это требовало неимоверных усилий, учитывая то, что я был лентяем и бездарщиной в науке. Постоянное похмелье отнюдь не помогало в псевдонаучных изысканиях. Мне помогала моя женщина. Она собрала литобзор, организовала выпуск диссертационной методички. Знакомому фотографу дала задание подготовить модные слайды. Всячески угождала шефу.

Невероятно, но она приблизила меня к нему, и я его не очень раздражал своей тупостью.

В институте не догадывались, что я сильно пью. Только немногие доверенные лица знали об этом. Это были те люди, у которых я выпрашивал спирт на опохмелку. Страх, который, казалось, не мог быть уже острее и больнее, тем не менее, усиливался похмельными состояниями до такой степени, что иногда утром я не мог подняться с кровати и умолял тещу, благо работала она в поликлинике, выписать мне фальшивый больничный лист. И я устраивал себе отходняк дня на три. Чудовищное давление страха превращало меня, умного, тонкого, разносторонне одаренного бабника, в импотента и полуидиота.

Но что-то случилось. Зажатый в гибельный угол, потерявший остатки воли и совести, я сумел уйти от алкогольной зависимости. Это произошло неким совершенно естественным образом. Я нашел в шкафу старую записную книжку со своими стихами. Прочитал и понял, что отупел и огрубел до последней степени. Мне не хотелось быть таким! Я не хотел повторять судьбу отца! В этот же вечер я демонстративно вытащил все свои заначки и, показав это добро жене, объяснил ей, что с этого момента завязываю с пьянкой. Ответом были недоверчивый взгляд и горькая усмешка сломанной, потерявшей надежду на нормальную жизнь, но безгранично любящей меня женщины.

Ломка была страшной. Мне пришлось воспользоваться заочной консультацией нарколога, организованной моей любовницей. Долгое время я пил разные таблетки. Но я выдержал эту борьбу с самим собой.

Парадокс был в том, что мне помогал впитанный всеми клетками страх перед пьянством отца. Один страх стал препятствием для другого. Я не раздумывал об этом. Я не пил. Занимался спортом. Возился с диссертационными заморочками. И не заметил, как моя любимая женщина стала постепенно удаляться от меня, медленно, но неумолимо исчезая во времени и пространстве, оставляя меня наедине с моим страхом. Она стала часто говорить, что скоро умрет, интонационно придавая словам иной, не буквальный смысл. Приближалось ее сорокалетие. И я уже начал чувствовать, что это некий этап для нее, предел, за которым начинается новая жизнь, где для меня не было уготовлено место.