ВЛАДИМИР КЛИПЕЛЬ - УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА

– А других костей там не было?

– Может, и есть, раскопок я не делал. Эта кость торчала, ее и привез.

– Но, говорят, вы и клык нашли?

– Нет, клыка не находил…

Я задал этот вопрос потому, что в Нелькане, да и в Хабаровске сам Сысоев, говорили мне, что Ткаченко нашел клык, позднее я вторично завернул к Ткаченко домой, мы долго беседовали с ним, но клыка он мне почему-то так и не показал. Может, не хочет, чтоб до поры лишний разговор об этом шел, кто его знает. Его дело.

Вот и скажи после этого, что Сысоев был не прав, говоря о поездке на Север за слоновой костью.

Дело близилось к вечеру. Юрий остался в конторе по своим делам, а я отправился в гостиницу. Солнце клонилось к земле и уже касалось лесистой хребтины сопки, у подножия которой раскинулось село – улица над улицей, ярусами. Ощутимо пахло весной, разогретой смолой деревьев, березовой вкусной свежестью, талым снегом. Дымки.из труб поднимались по всему селу свечками, и солнце золотило их верхушки. Небо над тайгой, окрестными сопками, над рекой лежало звонкое, без дымки и облачка, и на западе, где угасало солнце, само источало свет. Лес – молодая березовая и лиственничная поросль – поднимался прямо за стенами деревенских домов. Огородов не было, снег в березняке лежал нетронутый, незапятнанный, лишь кое-где прочерченный лыжными следами. В подлеске я видел много багульника и представлял, какая здесь бывает красота, когда приходит пора цветения. Тогда повсюду полыхают розовые костры цветущего рододендрона, а лиственницы прямо-таки пьянят и кружат своим запахом голову. Возле каждого дома громоздились поленницы лиственничных и сосновых дров, приготовленных из прекрасных хлыстов, пригодных даже для корабельных мачт. Я замерил шагами несколько неразделанных хлыстов: тридцать пять – сорок метров, и прямые, без сучков и задоринок. Из таких лесин дома бы строить – одно удовольствие, а здесь их пилят на дрова. На каждую трубу совхоз выделяет по двадцать кубометров. Зимой, при пятидесятиградусных морозах, печи надо топить круглосуточно. Сколько я был в Нелькане, я нигде не видел, чтоб кто-то разделывал хлысты ручной пилой. И только колют вручную, по-старинке.

Вечерами молодые идут в клуб, а пожилые принимаются за дрова. Утром тоже дрова – вместо физзарядки. Должен сказать, что по весне это занятие очень привлекательное: поставишь чурку, а потом топорик в руки и пошел ее вокруг обхаживать, обкалывать с краев. Можно и по-другому: ноги пошире, замах повыше,- хак! – и чурка развалилась надвое. Минут через десять разогреешься, пиджак с плеч, и морозик тебя уже не берет, и руки холода не чувствуют. Поработаешь и на весь день пропитаешься смолистым вкусным духом.

Может, от этих поленниц-то и наносило смолистыми запахами, а вовсе не из леса, как я думал, потому что поленницы лежали у самой дороги, а лес стоял подалее. Как бы там ни было, но свежесть воздуха в селе была необычайная, и даже дымок из труб, хоть он и струился вверх, казался вкусным.

Заботливые мамы и папы тащили из яслей и садика свое маленькое потомство, усадив малышей на саночки. Из воротников и шапочек поблескивали глаза-вишенки, а мордашки у малышей были круглые и румяные.

В конторе совхоза еще работали, и я решил зайти: надо было доложить о себе и спросить разрешения на пребывание в гостинице. Директор был в отъезде, и я прошел к главному ветврачу совхоза. В просторном кабинете за столом сидел крупный зрелый мужчина в сером шерстяном свитере.

– Лысенков Семен Михайлович, – взаимно отрекомендовался он. Суровое лицо тронула улыбка, и он добавил:- Тезка Буденного…

В его облике – темных глазах, черных, как воронье крыло, волосах, в лице с волевым подбородком и крупным с горбиной носом -видна была порода, которой не зря порой кичатся украинцы. Когда я спросил его, он ответил, что отец и мать у него с Украины, а сам он родился и вырос в Омске, окончил там сельскохозяйственный институт и пошел работать в оленеводческий совхоз. Вот уже шесть лет – в Нелькане.

– Ну, о чем вам рассказывать? – спросил он меня.

Я ответил, что оленеводство для меня темный лес, и, чтобы не тратить время попусту, попросил у него какое-нибудь пособие по оленеводству: познакомлюсь, тогда появятся и вопросы. Лысенков достал мне две книжки, я принял их, поблагодарил и отправился в гостиницу, чтобы там как следует их проштудировать. На прощание Лысенков сказал, что если погода будет держаться хорошая, то меня подкинут в какое-нибудь стадо на вертолете, и я смогу побыть у оленеводов.

В гостинице было жарко натоплено, на плите стоял чай. Я просидел над книжками до поздней ночи, делая из них выписки на память. Передо мною открывалась совершенно необычная отрасль животноводства, веками служившая единственный средством существования для многих народов и племен Севера.

Притомившись, я выходил подышать свежим воздухом. Сияли над поселком огни электрических лампочек, и в их свете белыми столбиками поднимались дымки над крышами. Было тихо и спокойно, и даже редкий собачий брех спросонок почти не нарушал деревенской тишины, а, казалось, являлся той ее составной частью, без которой и тишина не была бы столь глубокой и умиротворяющей. На темном небе сияли и перемигивались огромные звезды. Клонился к земле серебряный ковш Большой Медведицы, и Полярная звезда изнемогала, сгорала от перенапряжения, удерживая всю ее тяжесть и не давая скатиться ей за гору.

От нестерпимого сияния звезд посверкивали белые снега, и от этого закованная во льды Мая казалась спящей красавицей, ожидающей лишь огненного поцелуя любимого, чтобы пробудиться для жизни. Все было для меня необычайно в этом далеком поселке, все ново, и я ни минуты не сожалел за все дни пребывания, что пустился в столь дальний путь, не ведая, что могу здесь найти. Даже невероятным казалось, что люди могли мирно спать под таким удивительным небом и не замечать окружающей их красоты.

Я бы долго стоял на крыльце, прислушиваясь к ленивой перебранке деревенских псов, но мороз исподволь начал леденить мне ноги, забираться под пиджак. Вот уже половина суток, как я приехал в Нелькан, но даже еще не задумывался, сколько здесь пробуду и чем стану заниматься. Из опыта многолетних поездок по краю я убедился, что планировать такие поездки надо лишь в общих чертах, а там обстановка сама покажет, на что надо направить свое внимание.

Оленеводство – одно из древнейших занятий человека. Раньше олень давал человеку все необходимое для существования – и пищу, и одежду. Ныне берут в расчет в основном только мясо. Себестоимость оленеводства в четыре раза ниже других форм животноводства. Центнер оленины в четыре раза дешевле свинины, баранины, говядины или птичьего мяса. Причины здесь простые: в оленеводстве отсутствуют затраты на заготовку кормов, на строительство помещений для скота, на технику. Олень сам добывает себе корм круглый год, и лишь иногда ему необходимо давать понемногу соли.