Денис Давыдов - Дневник партизанских действии 1812 года

ровно вшестеро сильнее моей партии, во-вторых, немедленно отослать

перехваченные мною бумаги в главную квартиру, подходившую тогда к Романову

(в шестнадцати верстах от меня, то есть от Ланников, где я находился),

в-третьих, просить у светлейшего одного полка пехоты и двух орудий на

подкрепление и, наконец, в-четвертых, употребить все способы до прибытия

требуемых мною войск, чтобы не спускать с глаз означенное депо, дабы, в

случае движения его за Днепр, напасть на него с тем, чем бог послал.

В ночь на 8-е число засада, поставленная мною на дороге, из Орши в Горки

лежащей, перехватила прежде курьера, а через два часа жида[49], посланных

от маршала Бертье к Бланкару с повелением идти наипоспешнее за Днепр. В ту

же минуту дали мне знать, что один из разъездов моих, ходивший из Савы к

Горкам, вступил беспрепятственно в сие местечко, что вместо депо встретил

там отряд графа Ожаровского и что, по известиям от жителей, неприятель

пошел к Копысу. Немедля мы пустились, чрез Горяны и Бабиники, к сему же

городу.

На походе узнал я, что депо прибыло в Копыс и заняло его, со всею воинской

предосторожностию, половинным числом пеших кавалеристов, дабы назавтра

прикрыть ими переправу тягостей, защищаемых другою половиною сей сволочи.

Обстоятельство это понудило меня остановиться скрытно в шести верстах от

Копыса при селе Сметанке, с намерением не прежде предпринять нападение, как

по переправе половины депо чрез реку, и тогда разбить поодиночке: одну

часть на сей, а другую - на той стороне Днепра. Река сия не была еще

схвачена льдом, одни края оной были легко замерзшими.

Девятого, поутру, мы помчались к Копысу. Почти половина депо была уже на

противоположном берегу; другая половина, оставшаяся на сей стороне,

намеревалась вначале защищаться против вскакавших в главную улицу гусаров

моих и донского полка Попова 13-го; но коль скоро Чеченский с Бугским своим

полком пробрался вдоль берега и явился в тылу оной, среди города, у

переправы, - тогда все стало бросать оружие, отрезывать пристяжки у

повозочных лошадей и переправляться где попало вплавь на противоположный

берег. Мгновенно река покрылась плывущими и утопающими людьми и лошадьми.

Берега оной и сама она завалилась фурами, каретами и колясками. В улицах

началась погоня и резня беспощадная, а с противного берега открылся по нас

сильный ружейный огонь. Желая дать время рассыпанным по городу казакам моим

окончательно очистить улицы от неприятеля, я остановился с резервом на

площади у самого берега и велел привести ко мне мэра (городничего),

определенного в город сей французами. По дошедшим ко мне слухам, он

притеснял и даже убивал пленных наших в угождение полякам. Привели пред

меня какого-то рябого и среднего роста человека. Он на чистом русском языке

просил у меня позволения объясниться, в одно время как жена его с

престарелой матерью своей бросились к ногам моим и просили ему помилования.

Пули осыпали нас. Я им сказал, что тут не их место, и просил удалиться, дав

честное слово, что господин Попов (так звали сего мнимого мэра) нимало не

пострадает, если он невиновен, и отдал его под стражу до окончания дела.

Вскоре наездники мои очистили от неприятеля улицы. Я собрал полки и,

невзирая на стрельбу, производимую с противного берега, пустился двумя

толпами вплавь чрез Днепр, оплывая, так сказать, справа и слева линию

стрелков, защищавших переправу. Еще мы не коснулись до берега, как большая

часть сих стрелков пришла в смятение, стала бросать оружие и кричать, что

они сдаются. Мы переправились. Я отрядил сотню казаков для забрания

сдавшихся в плен, скрывавшихся в Александрии[50] и бежавших в разброде чрез

столбовую Белорусскую дорогу. Вся партия пустилась за остатками депо,

направление которого показывали нам брошенные фуры, повозки и отставшие

пехотинцы от главной массы, состоявшей уже не более как в двести пятьдесят

рядовых и офицеров, ибо все разбрелось по лесам, погибло в реке, поколото

казаками и захвачено ими в плен. Сих последних было шестьсот рядовых и,

помнится, около десяти офицеров.

Оконча преследование в нескольких верстах от берега, я послал поручика

Макарова со ста казаками по дороге к Толочину, а подполковника Храповицкого

со ста пятьюдесятью казаками в Шклов. Сам же с остальною частью партии

воротился в Копыс, где удостоверился, что господин Попов не только не

исполнял должности мэра, но даже скрывался с семьею своею в лесах во время

властвования в сем краю неприятеля. Видя невинность сего чиновника, я

поручил ему временное управление городом и велел открыть магистрат

по-прежнему. Истинного же мэра отыскал и отослал в главную квартиру с

описанием его неистовств с русскими пленными и лихоимства с жителями.

Не прошло двух часов, как прибыл в Копыс Шамшева казачий полк с ста

пятьюдесятью Мариупольского полка гусарами, под командою подполковника

Павла Ржевского. Сей офицер известил меня, что граф Ожаровский, не застав

неприятеля в Горках и видя невозможность догнать его целым отрядом, отрядил

часть оного к Копысу, а сам обратился к Шклову, занимаемому, по слухам,

дошедшим до графа, сильным неприятельским отрядом. Хотя я верно знал, что в

Шклове было не более шестидесяти человек неприятеля, при всем том не мог я

чрез Ржевского не пожелать графу Ожаровскому победы и славы тем

чистосердечнее, что сражение с шестьюдесятью человеками исполняло если не

все, то по крайней мере первую часть моего желания. Обеты мои остались

втуне, но когда 10-го числа отряд генерала сего готовился уже

переправляться чрез Днепр для атаки на Шклов, Храповицкий явился к нему из

сего местечка и объявил, что он накануне еще занял оное своими казаками без

сопротивления.

Спустя несколько часов после прибытия Ржевского в Копыс, прибыл туда же и

Сеславин. Он немедленно переправился чрез Днепр и, простояв в Александрии

до 11-го числа, выступил оттуда чрез Староселье, Круглое и Кручу вслед за

французскою армиею.

В ожидании отряда, посланного с поручиком Макаровым к Толочину, я принужден

был пробыть в Копысе день более, нежели Сеславин. Тут меня оставили мичман

Храповицкий, титулярный советник Татаринов, землемер Макаревич и Федор,

приставший ко мне из Царева-Займища. Отдав долг свой отечеству, они

возвратились на родину с торжествующей совестию после священного дела!

Исключая Храповицкого, два последние были бедные дворяне, а Федор -

крестьянин; но сколь возвышаются они пред потомками тех древних бояр,