Теодор Гладков - Артур Артузов

Когда я привлечен был к участию в следствии над сопро–цессниками Рамзина, я всеми силами старался путем допросов вскрыть отдельные противоречия материалов следствия. Но я Вас спрашиваю, есть ли хоть один факт, чтобы я со своим сомнением пошел бы к кому–нибудь, кроме Вас и Генр. Гр.? Ведь я Вам рассказывал, как я защищал линию ГПУ против Медведя. Лучшим доказательством моей непричастности к группе Мессинга является то, что я даже не знал до момента решения ЦК, что они затеяли «принципиальный» спор с руководством.

Нет, Вячеслав Рудольфович, то, что я болею за недочеты в нашей работе, проистекающие всего чаще от недостаточной подготовки нашего рядового следователя, призванного решать очень сложные вопросы следствия, вовсе не значит, что я когда–нибудь сомневался в Вашей линии.

Наоборот, я считал всякую критику (вроде евдокимов–ской) разоружением ГПУ в наиболее ответственный момент – когда большинство наших колхозов не имеют еще трехлетнего хозяйственного стажа. (И еще – перспектива войны в ближайшем будущем.)

Мне кажется, я не должен доказывать, что у меня нет никаких карьерных стремлений. Никогда этого рода стимулы мной не руководили. Я помню, как Вы однажды охарактеризовали тов. Мануильского, которого не интересует формальное положение в государстве или партии. Этот тип товарищей мне более всего импонирует. Поэтому мне так дороги традиции т. Дзержинского и Ваши, основанные на верности, дружной работе, отсутствии каких бы то ни было внутренних раздоров и доверии.

Боюсь, что из меня не будет работника в условиях, когда нужно доказывать свою лояльность.

Очень прошу Вас, дорогой Вячеслав Рудольфович, отпустите меня на другую работу. Во всяком случае, я считаю совершенно для себя невозможным оставаться в коллегии при наличии малейшего сомнения с Вашей стороны в моей лояльности или преданности Вам как нашему руководителю.

С комм. приветом

Артузов.

P. S. Вы можете быть совершенно уверенным, что никогда и нигде я не позволю себе сказать дурное слово о ГПУ или его руководстве. 3.XII —31 г.

Артузов

P. P. S.

Я выяснил по телефону, что, как я и предполагал, тов. Гарин по собственной инициативе пошел за утверждением нашего проекта. Мой аппарат виноват в том, что выдал тов. Гарину проект организации. Я виноват в том, что недостаточно проинструктировал аппарат.

Артузов».

…А теперь перейдем к рассказу о том, чем пришлось заниматься Артузову на четвертом этаже дома 2 на Лубянке, где размещался тогда Иностранный отдел ОГПУ, а затем и 7–й отдел НКВД СССР.

Большая часть операций советской разведки за годы ее существования не известна никому. Документы, с ними связанные, обречены надолго, а то и навсегда, находиться под грифом «Совершенно секретно» в надежно охраняемых досье того ведомства, что ныне именуется Службой внешней разведки Российской Федерации. В обиходе нынешние сотрудники называют его просто Ясенево, по названию окраинного района Москвы, где раскинулся строго охраняемый гигантский комплекс зданий, примыкающий к окружной автомобильной дороге. На главной проходной – доска с гербом страны и лаконичной надписью «Научный центр».

Примечательно то, что на старом здании ВЧК—ОГПУ– НКВД—КГБ СССР, а ныне ФСБ РФ вообще нет никакой вывески. Самое знаменитое после Кремля здание столицы остается и поныне безымянным. А вот нынешняя штаб–квартира разведки носит название «Научный центр». И эта вывеска, в известном смысле, абсолютно соответствует действительности, поскольку названный комплекс по насыщенности разнообразным оборудованием и приборами, квалификации многих сотрудников является хотя и весьма специфичным, но именно научным центром.

Во времена Артузова в центральном аппарате ИНО насчитывалось всего около семидесяти сотрудников, примерно столько же – в резидентурах за рубежом. Так что все «москвичи» свободно размещались в одном из крыльев четвертого этажа здания на Лубянке. Еще в распоряжении отдела имелось некоторое количество конспиративных квартир и дачных построек в пригородах, где руководители встречались с агентами. Там порой неделями, а то и месяцами жили разведчики, тайно приезжавшие в Москву из ближних и далеких стран. Появляться на Лубянке им было нельзя. Даже на родине они зачастую жили под чужими именами – настоящие в ОГПУ, а затем НКВД знали лишь единицы.

За семь лет службы Артузова в ИНО и военной разведке под его руководством или при участии проведено множество операций, в которых были задействованы десятки кадровых сотрудников и сотни агентов. Даже простое их перечисление заняло бы много места. Автору придется ограничиться волей–неволей неким пунктиром, умолчав, возможно, о каких–то самых выигрышных для рассказа операциях и людях советских спецслужб.

Руководство разведкой не стало для Артузова совершенно новым делом. Его старейший сотрудник Борис Гудзь часто повторял автору: «Лучшие разведчики получаются из контрразведчиков». Кроме того, многие операции контрразведки того времени развивались на «чужой» территории и по сути своей сливались с деятельностью внешней разведки. Так было с операциями «Синдикат–4», «Заморское», «Мираж», «Консул», «Тарантелла» и др. {78} 78 См., например: Соцков Л. Операция «Тарантелла». М., 2001. Наоборот, информация, добытая ИНО, становилась отправной точкой для работы КРО.

Когда Артузов взял в свои руки бразды правления внешней разведкой ОГПУ, одним из главных центров ее особенного внимания в Западной Европе (наряду с Парижем) оставался Берлин. На то имелось несколько причин. Во–первых, в Берлине, по приблизительным подсчетам, осело более ста тысяч беженцев из бывшей Российской империи. Во–вторых, побежденная в мировой войне Германия стала центром, в котором сосредоточились интересы таких капиталистических держав, как Англия и Франция, набиравшие все больший вес в международных делах Соединенные Штаты Америки, а также Италия, Польша и лимитрофы. Таким образом, Германия являлась кладезем политической и экономической информации всего западного мира.

На протяжении целого десятилетия СССР и Веймарская республика пребывали в европейском сообществе на положении изгоев. Советский Союз был отрезан от внешнего мира вначале фронтами, затем «санитарным кордоном», дипломатической изоляцией.

Автор берет на себя смелость утверждать, что изоляция Советского Союза в значительной степени способствовала превращению его в тоталитарное государство, росту в широких массах населения недоверия и подозрительности по отношению к капиталистическому миру, усугубленным отсутствием об этом мире достаточной и объективной информации.