Наталья Рапопорт - То ли быль, то ли небыль

Диночка Канель незадолго до смерти. 1998 год.

Юлий Даниэль.

Юлий Даниэль, художник Борис Биргер и жена Юлия Ирина Уварова-Даниэль.

Ирина Уварова-Даниэль.

В связи со смертью Юлия Даниэля тридцатого декабря 1988 года, впервые за семнадцать лет, Синявские получили разрешение от советских властей прилететь в Москву. Они опоздали на похороны Юлия на один день, так что попрощаться с другом Синявскому не удалось.

Эта первая поездка в Москву прорвала плотину, и Синявские стали регулярно приезжать в Союз.

Провожаем Синявских в Париж.

Шереметьево, январь 1989 года.

Игорь Губерман. Портрет работы Бориса Жутовского. Накануне отъезда в Израиль Губерман сделал копии портрета и дарил их друзьям. На моем подарке надписи: «С древнееврейским приветом»; «Жди меня, и я вернусь»; «С любовью. И. Губерман». Он думал, он шутит…

В 1992 году я приехала в Израиль повидаться с Викой и Мишкой. Нас навестил Губерман. У него кот Бабушкин вызвал гораздо меньше отрицательных эмоций, чем у меня, что объяснимо: с ним сволочь Бабушкин в одной постели не спал…

«Отдай им деньги назад и пойдём выпьем».

Губерман несколько раз приезжал ко мне в Юту. Я организовала его концерт, но у нашей мормоно-баптистской публики губермановская лексика восторга не вызвала, а юмор не дошёл, и на меня ещё долго показывали пальцами…

Георгий Борисович Федоров. Портрет работы его сына, Миши Рошаля (читайте рассказ «В секретном городе»).

Георгий Борисович и его жена Майя Рошаль очень любили Никитиных и были счастливы, когда я их познакомила. На снимке: Федоров, Никитин и я. Климовск, начало восьмидесятых годов.

Жена Георгия Борисовича Федорова, кинорежиссер Майя Рошаль с художницей Симой Тороповой (псевдоним – Васильева). Лондон, девяностые годы.

«Как дела, Глебка?» Сима у нас в Юте. 2003 год

Симины «Банька» и альтернативная «Банька».

Эту историю я услышала когда-то от своего ленинградского друга Алика Блюма. Может, Алик что и присочинил для красного словца – он замечательный рассказчик, но, с другой стороны, человек он очень точный, первопроходчик и певец архивов. Алик получил недавно престижную литературную премию – «Северную Пальмиру» за нашумевшую книгу о советской цензуре. Так что рассказ его, безусловно, имеет документальную основу.

Итак, в когда-то существовавшей Карело-финской республике, как полагалось, был Союз писателей, и у вышеупомянутого союза был съезд. Всякий уважающий себя съезд кончается банкетом, и съезд писателей Карело-финской республики в этом отношении от остальных не отличался и другим не уступал. Банкет проходил в ресторане гостиницы, в которой жило большинство делегатов. Почетным гостем съезда был карелофинской министр культуры. Дабы никого не обидеть, он пил, не пропуская, все тосты, в результате чего ему в какой-то момент срочно понадобилось выйти. В гостинице он не жил и с ее географией знаком не был. Он несся по коридору, заглядывая в разные комнаты, и наконец ему показалось, что он нашел искомое, потому что в глубине комнаты что-то белело. Он с облегчением справил туда малую нужду, но оказалось, что это белело лицо известного карело-финского писателя, который давно уже крепко спал, будучи мертвецки пьян. От брызнувшей на него невесть откуда струи он проснулся, разом протрезвел и очень обиделся. Он написал заявление на министра культуры в Центральный комитет и в Союз писателей СССР. Дело, возможно, как-нибудь бы и обошлось, но в Союзе писателей на это заявление кто-то наложил резолюцию: «Описанному верить!» История в результате получила широкую огласку, и писатель был отомщен: министр культуры лишился портфеля.

Ветеранам и участникам…

Мой друг Ян Кондрор – один из самых остроумных людей, которых я встречала в жизни, а жизнь меня в этом отношении не обидела. Ян – химик-элементорганик, до переезда в Германию он трудился в соответствующем институте Академии наук. Его работы были известны за рубежом, и ими заинтересовался немецкий коллега, работавший в близкой области. Коллега пригласил Яна посетить его лабораторию в Германии, и – о чудо! – Яна пустили. В Германии коллега оказывал Яну массу внимания, приглашал в дом, возил по окрестностям, и слегка забывшийся Ян пригласил коллегу в Москву с ответным визитом. А надо сказать, что коллега в России уже бывал и даже слегка знал по-русски, потому что воевал в армии Паулюса, попал в плен и провел довольно много лет в Сибири, пока Хрущёв с Аденауэром не обменялись военнопленными.

Вернувшись в Москву, Ян занялся организацией ответного визита. Коллега прилетел в декабре, незадолго до Нового года. Ян обратился в соответствующие инстанции с просьбой разрешить ему пригласить коллегу к себе домой на обед, но получил отказ. Ян не хотел нарушать установленных правил, потому что мечтал снова поехать в Германию. И он отправился с коллегой по Москве в поисках ресторана, где бы они могли пообедать. Но можно ли было попасть в Москве в ресторан в конце семидесятых годов?! Всюду стояли гигантские очереди; без очереди проходили только блатные и заранее заказавшие столик иностранцы. Яна с коллегой, разумеется, никуда не пускали. В лютый декабрьский мороз они сделали несколько безуспешных кругов по центру, и немецкий коллега живо вспомнил и армию Паулюса, и Сибирь, и лагерь, и начал тихо кончаться. Тогда отчаявшийся Ян сунул четвертной швейцару гостиницы «Центральная» (Ян чудак, с этого, конечно, следовало начинать!). На этот раз их пустили и усадили за сервисный столик. Коллега, будучи в коме от голода и холода, момента взятки не заметил. И вот они уже сидят в зале, и заказали еду, и отогрелись, и играет музыка, и коллега спрашивает Яна: