Натан Гимельфарб - Записки опального директора

тысяч людей, прибывших почтить память погибших. Вместительная площадь для парковки машин с трёх сторон здания не в состоянии была разместить автомобили людей, пожелавших участвовать в этом мероприятии. На дорогах, ведущих в Jewish Center, стояли регулировщики, предлагавшие водителям оставлять машины прямо на обочинах улиц.

Как мне рассказывали старожилы, такое множество людей сюда приходит только раз в год - в День памяти погибших в Катастрофе. Среди присутствующих были представители администрации города во главе с мэром и руководством округа Большого Баффало, руководители еврейских общественных и религиозных организаций. При входе в зал одевали кипу. Звучала траурная музыка. Зажгли поминальные свечи. Ребе произнёс кадыш. Слушали воспоминания чудом уцелевших жертв. Затем была музыка, песни, стихи, посвящённые трагедии европейского еврейства, исполненные школьниками Kadimah Shcool. Некоторые песни подхватывал и пел весь зал.

На площади, примыкающей к зданию культурного центра, у памятника евреям Баффало, погибшим в годы Второй мировой войны, состоялся митинг. Слушая речь мэра города, сопровождаемую негромкой траурной музыкой, каждый, наверное, вспоминал и своих павших близких и родных. В моей памяти вновь встали мои многочисленные родственники, умерщвлённые в Красиловском гетто, мои старшие братья, погибшие в прошедшей войне, моя младшая сестрёнка, чудом уцелевшая в оккупированном немцами Немирове. По щекам катились слёзы.

- Пусть ужасы Катастрофы никогда не повторятся! - были последние слова оратора на этом памятном митинге.

Когда прошла эйфория от изобилия товаров и услуг, радости встреч с детьми и внуками, первых приятных впечатлений об Америке и начались обыкновенные будни, мы столкнулись с теми же проблемами, какие бывают у всех, прибывающих сюда.

Не зря говорят, что для иммигранта внезапное переселение в другую страну -это прыжок в пропасть без парашюта. Мы оказались в ином мире, где всё непривычно, где нужно начинать новую жизнь. Кроме языкового и психологического барьера,

которые неизбежно приходится преодолевать всем, мы столкнулись с рядом специфических проблем.

Одной из них оказалась финансовая. Если большинству прибывающих сюда пожилых людей получаемого пособия вполне хватало на приличное питание, оплату жилья, бытовых услуг и другие расходы, то нам его оказалось явно недостаточно. И в этом мы были сами повинны. Всё дело в том, что мы не вняли советам наших детей и работников Еврейского Центра, рекомендовавших нам не включать в состав семьи сестру Полечку. Нас предупреждали, что в этом случае наш общий доход значительно уменьшится и нас будут сопровождать финансовые трудности. Это нам доказывали убедительными расчётами и настоятельно рекомендовали снимать отдельные квартиры. Мы же решительно от этого отказались и, пренебрегая цифрами, решили, что сестра моей жены Полечка будет жить с нами по крайней мере до тех пор, пока мы не получим отдельные субсидированные квартиры.

Такое решение приняли потому, что её доход по “Вэлферу” составлял только триста долларов в месяц, чего не хватало даже на самую дешёвую однокомнатную квартиру, не говоря уже о других расходах на жизнь. Для того, чтобы жить отдельно, Полечка должна была где-то подрабатывать, как это делали другие иммигранты, находящиеся на “Вэлфере”. Но она была в состоянии депрессии и думать не могла о какой-нибудь работе. Её знания и многолетний опыт учителя русского языка и литературы здесь не могли быть востребованы, а какую-нибудь подсобную работу она не могла выполнять по состоянию своего здоровья.

Мы поселились вместе в квартире с двумя спальнями за которую нужно было платить, с учётом стоимости коммунальных услуг, 550 долларов в месяц (невольно вспомнилась наша двадцатирублёвая квартплата за государственные квартиры ТАМ). Полечке дали отдельную комнату, за которую она платила треть этой суммы, а оставшиеся от пособия деньги могла использовать по своему усмотрению.

В результате Полина стала получать полностью назначенное ей пособие и продовольственные талоны (фудстемпы), а наш общий доход снизился примерно на двести долларов. Сокращения оказались настолько значительными, что этих денег нам стало не хватать на покрытие расходов на питание и другие нужды.

Когда Анечка, наш семейный экономист, обнаружила, что не может свести концы с концами, она ввела в доме режим строжайшей экономии и мы не в состоянии были ничем помочь дочери и внучкам, положение которых, после перехода на

“Вэлфер”, оказалось очень трудным. Получаемого ими пособия еле хватало на оплату квартиры и коммунальных услуг, которые были такими же, как и наши, а на другое денег не оставалось. Они, правда, не голодали, так как фудстемпов хватало на питание, но ничего другого они себе позволить не могли. Но ведь не хлебом единым жив человек, тем более молодая женщина с двумя девочками-подростками.

Нужно отдать должное Верочке и её детям. Они мужественно перенесли финансовые трудности и, когда убедились, что без приработка обойтись не могут, нашли работу. Наташка, которой уже пошёл восемнадцатый год, мыла посуду в ресторане и пошла разносить газеты, а Верочка нанялась домработницей. Она позабыла о своём высшем образовании, незаурядных способностях и прошлом социальном статусе, и не гнушалась никакой, порой самой трудной и грязной работы.

С болью в сердце смотрели мы тогда на своих детей, которые отважно пробивали себе дорогу к лучшей жизни. Иначе как героизмом, их труд и учёбу назвать было нельзя. После напряжённого учебного дня начинался не менее трудный рабочий день. Даже в выходные они не могли расслабиться и отдохнуть. Верочка все выходные работала, а Наташке в субботу и воскресенье до девяти утра нужно было с сумкой на плечах обойти пятьдесят домов на смежных улицах и доставить подписчикам свежие газеты, которые в выходные дни намного толще и тяжелее, чем в будни. Особенно трудной эта работа становилась зимой и осенью, когда дни покороче, идут дожди, дует холодный ветер, а мороз порой достигает 10-15 градусов по Цельсию.

Чего это стоило внучке мы могли убедиться сами, когда порой подменяли её, предоставляя ей возможность отдохнуть и отоспаться в выходной день. Не легче было и Верочке выполнять неприятную и трудную работу у чужих людей по найму.

Не сладко и нам тогда было с Анечкой. И не столько материально, сколько морально. Я по-прежнему вставал в пять утра, как привык делать всю свою жизнь, и в эти утренние часы, когда другие ещё спали, особенно болезненно чувствовал свою ненужность. Несмотря на преклонный возраст, я до самого отъезда в Америку работал и работа составляла главную часть жизни. Трудовое усердие и старания давали определённые результаты, получали признание и высокую оценку. Из-за недостатка времени, всегда преследовала мысль, что я чего-то не успел и что-то не доделал. Кроме основной работы, всегда было любимое хобби - техническое творчество, которое сопровождало меня всю жизнь. Именно ранним утром, до ухода на работу,