Натан Гимельфарб - Записки опального директора

Им, с помощью прокурора, удалось быстро освободить свой дом, в котором жила семья полицая, на которого завели уголовное дело. Теперь они продолжают жить здесь, как и до войны, только уже без сына.

Зельман, правда, уже не работает, находясь на пенсии, и помогает смотреть за внуками. Его жена, которой уже за шестьдесят, как и раньше, занята домашним хозяйством и детьми, а Клара вновь работает в госбанке, где пользуется большим уважением, как опытный специалист.

Было воскресенье и вся семья была в сборе. Поставили самовар и мы долго сидели за столом, рассказывая друг другу об ужасах военного лихолетья. Особенно подробно они заставили меня рассказать о Полечке и Сёме. Мне даже показалось, что в том интересе и внимании с которым Клара слушала о ранении и болезни Сёмы было заметно не простое сострадание и сочувствие, а какие-то другие более глубокие чувства к нему, которые она раньше скрывала.

В моём рассказе о спасении Полечки совсем чужими украинскими женщинами я не скрыл факты подлого предательства Шуры и её сотрудничества с немцами. Всё это вызвало гнев и возмущение Зильбершмитов.

Клара проводила меня к городскому начальству и помогла получить распоряжение прокурора об освобождении двух комнат в нашем доме для предстоящего приезда нашей семьи в Красилов. Прокурор заверил, что как только мы приедем, он решит вопрос о полном освобождении нашего дома, в котором жили четыре семьи с малыми детьми.

Мы побывали на месте расстрела узников гетто и захоронения их останков, возложили цветы к временному деревянному обелиску. Клара знала многое о трагической гибели красиловских евреев и подолгу обо всём рассказывала мне.

В свободное время я ходил по улицам местечка, побывал в бывшей еврейской семилетке, украинской неполно-средней и средней школах, где учился до войны и где прошли школьное детство и довоенная юность. Вечером заглянул в парк. Здесь теперь не слышно было музыки и песен, а в аллеях и на танцплощадке было темно и безлюдно. Молодёжи в местечке было совсем мало. Еврейское население, что составляло почти половину жителей Красилова, уничтожено фашистами и их пособниками. Мужчины были ещё на фронте и местечко казалось вымершим. Только в базарные дни на рынке собиралось много людей из ближайших деревень, которые привозили горы фруктов и овощей, птицу, различные молочные продукты. Казалось, что покупателей гораздо меньше, чем продавцов. Наверное, это на самом деле было так, и в базарный день всё можно было купить намного дешевле, чем в другое время в магазинах, ларьках или из рук спекулянтов.

Часто ходил я вокруг нашего дома, где теперь жили несколько семей местных поляков, одну из которых нужно будет выселять раньше других, как только мы вернёмся в Красилов. Я не заходил в дом, но в памяти моей чётко восстанавливались интерьеры и расстановка недорогой старинной мебели, принадлежащей моим прародителям. Очень хотелось заглянуть хоть на миг внутрь, где всё так знакомо и дорого, где жили и безвременно скончались родители, где счастливые и радостные годы младенчества постепенно вытеснялись годами горя и страданий, откуда бежали перед приходом немцев, оставив на верную гибель престарелых бабушек, несчастную тётю Хавале и пятилетнего вундеркинда Лёвочку.

Клара Кучер, часто сопровождавшая меня в прогулках по родным местам, советовала не беспокоить пока жильцов. Так, считала она, будет лучше для сохранности имущества и самого дома.

Большинство еврейских домов в Красилове уцелели. Они занимали центральную часть местечка и выглядели внешне добротнее, чем многие дома на окраинах, принадлежавшие неевреям. Теперь владельцы домов с окраин местечка заняли дома в центре, а их бывшие хозяева покоились на окраине, на том месте, где их, узников гетто, расстреляли.

Только несколько еврейских домов, которые можно было сосчитать на пальцах одной руки, дождались своих хозяев, которые вели теперь нелёгкую борьбу за возвращение им недвижимости.

Я несколько раз просил Клару Кучер проводить меня на кладбище, где похоронены мои родители, но она под разными предлогами откладывала этот визит, надеясь, вероятно, что я как-нибудь обойдусь без этого. Когда в один из выходных дней, перед моим отъездом из Красилова, я вновь настоятельно попросил её об этом, она, наконец, согласилась и мы оказались на месте, где до войны находилось еврейское кладбище.

Я часто бывал здесь раньше и хорошо помнил расположение и пути прохода к могилам отца и матери. Мы часто приходили сюда с Сёмой, а в дни их смерти, второго и девятого апреля наводили здесь образцовый порядок, читали кадыш и сверяли свою жизнь с тем, что они завещали нам.

Я догадывался почему Клара отказывается вести меня на кладбище. После уничтожения всего еврейского населения местечка, там никого больше не хоронили, за ним некому было ухаживать и ни о каком порядке не могло быть и речи, но то что я увидел превзошло все ожидания. Это было уже не кладбище, а пустырь, заросший бурьяном с множеством рытвин и ям на месте разрушенных и вывезенных памятников. Кое-где памятники вывезти не успели или не смогли и они беспорядочно торчали из-под высокого бурьяна.

Я с трудом нашёл место захоронения своих родителей. Комок подкатил к горлу и было трудно дышать. Оставаться здесь больше не было сил и мы молча покинули это святое в прошлом место, где покоились наши предки с незапамятных времён.

В тот-же день я решил уехать из Красилова. На прощальном обеде, устроенном Зильбершмитами, было много тёплых слов и обещаний помощи после нашего возвращения на Родину. На долгие годы сохранил я в памяти своей заботу, тепло и внимание этих добрых и отзывчивых людей ко мне и нашей семье. Я не сомневался теперь в том, что сюда я обязательно вернусь.

По пути в Грозный остановился в Харькове. За прошедшие со времени моего отъезда две недели Сёма не изменился к лучшему. Чувствовалось, что усилия медицины и защитные силы организма не в силах побороть коварную болезнь. Он тяжело дышал и почти не подымался с постели. Всё больших усилий стоило заставить его что-нибудь поесть.

Я пересмотрел свои планы на отъезд и пробыл у Сёмы около месяца. Ежедневно ходил на рынок и покупал ему самые вкусные фрукты и овощи. Главврач госпиталя дал указание готовить Сёме любые блюда, какие он пожелает. Для аппетита ему давали вино, всевозможные закуски и специи. Всё свободное от рынка и магазинов время проводил я у постели больного, читал ему газеты и журналы, рассказывал о Красилове и трагической гибели всего еврейского населения, включая и всех без исключения наших близких родственников.

Сёма внимательно слушал мои рассказы. Он детально расспрашивал о подробностях расстрела евреев и отношении к этому местных жителей. Я не стал пересказывать ему всё, о чём говорила мне Клара и другие жители Красилова, которые были свидетелями издевательств украинских и польских полицаев над евреями, о грабежах еврейских домов и глумлении над могилами на кладбище, об участии украинских националистов и антисемитов в массовых расстрелах узников гетто. Я считал, что страшные подробности могут отразиться на его здоровье, но полностью скрыть это от брата не мог. Я сказал ему, что мы глубоко заблуждались, когда верили советской пропаганде о нерушимой дружбе народов, о горячем патриотизме всех советских людей и их преданности социалистической Родине. Далеко не все наши люди обладали такими качествами и многие из тех, что остались на оккупированной немцами территории, открыто способствовали нацистам и непосредственно участвовали в уничтожении еврейского населения.