Людмила Ивонина - Мазарини

Но прежде всего следовало расправиться с Парижским парламентом, лишить его поддержки горожан – уже было заметно, что народ может быстро отворачиваться от своих вожаков. Задача не представлялась Мазарини сложной – «нет ничего более ненадежного, чем привязанность этого многоголового зверя». Кардинал рассуждал, что народ уповает на освобождение от налогов и поэтому защищает Брусселя и парламент. Но если парижане узнают, что король собирается наказать их за поддержку парламента, то могут отвернуться от прежних кумиров. Первым ударом станет отъезд Людовика XIV из Парижа.

Записано – сделано. Уже 20 сентября Мазарини, юный король и Анна Австрийская отсутствовали в столице. Они поодиночке переехали в Рюэль, бывшую резиденцию Ришелье. Там Анна и Джулио приступили к решительным действиям. Намозоливший глаза Шавиньи был заключен в Венсеннский замок, Шатонеф отправлен в изгнание. Одновременно агенты Мазарини распустили слухи о том, что двор собирается переехать в Тур, а Париж будет осажден. Энергию кардинала подогревало также известие о бегстве из заключения герцога де Бофора.

Сначала отъезд королевской семьи вызвал в столице растерянность, но затем в парламенте впервые раздались открытые выступления против Мазарини. На свет божий вытянули историю о правлении любимца королевы Марии Медичи Кончино Кончини, в связи с чем вспомнили о постановлении 1617 года, запрещавшем иностранцам занимать пост министра во Франции. Особенно это касалось выходцев из Италии. Однако выступления против кардинала лишь сотрясали воздух. На прямую конфронтацию с правительством парламент идти не желал.

В результате парламентарии выразили покорнейшую просьбу к регентше вернуться вместе с королем в Париж и продемонстрировать народу свое расположение. Здесь же высказывалось пожелание об участии в заседаниях парламента герцога Орлеанского и принцев Конде и Конти.

Волновавшаяся за себя, своего сына и Джулио, Анна была в ярости. Постановление парламента было кассировано королем, а вернувшемуся с театра военных действий принцу Конде королева предложила при помощи четырехтысячной армии просто захватить Париж. Мазарини опять ушел в тень.

С военной точки зрения предложение Анны Австрийской о захвате столицы было нереальным. Верховный совет, Конде и Мазарини предпочли переговоры. Началось обсуждение декларации палаты Людовика Святого. Анна упорствовала и особенно возражала против пункта о тактическом запрещении превентивных арестов и ограничения двадцатью четырьмя часами заключения без суда. Такие требования, по мнению королевы, низводили бы власть монарха до нуля. По-видимому, дело шло к срыву переговоров.

Сколько часов провел тогда Джулио в покоях королевы, сколько его нежных ласк и уговоров испытала на себе Анна! Несколько дней кардинал вообще не показывался на людях, прекратил приемы. Как истинный дипломат, он убеждал Анну пойти на утверждение декларации. Ведь ее, в сущности, можно вовсе не выполнять.

В итоге в обстановке постоянных волнений все пункты декларации – «27 статей» – были подписаны королевой и обрели силу закона. Были запрещены произвольные аресты, хотя это положение уже не касалось всех французских подданных, а только чиновников. Талью сократили на 20 процентов, что составило 10 миллионов ливров, а косвенные налоги были уменьшены на 5 миллионов. Декларация отменяла все данные частным лицам торговые привилегии.

Означало ли принятие декларации победу парламента и поражение Мазарини? Ни то ни другое. Парламентарии остались довольны достигнутым новым порядком, теперь его надо было охранять. Это оказалось не совсем просто. Фактически чиновники уже выдохлись, их силы и способность бунтовать были на исходе. Палата Людовика Святого была распущена еще в конце лета. Парламентарии желали отдохнуть и не хотели слишком подогревать чаяния народа – их сила и богатство все же заключались в короле.

В борьбе Мазарини с парламентом можно найти поразительный парадокс. Ни та ни другая сторона, несмотря на всепоглощающую ненависть друг к другу, не была абсолютно консервативной в борьбе. Первый министр защищал то, что было необходимо Франции в тот момент для ее дальнейшего развития, – государственную целостность, централизацию власти и абсолютную монархию. Кроме того, Мазарини защищал институт интендантов как прообраз чиновничества современного типа, хотя это и не совсем точно. А парламент своими требованиями готовил почву для будущих идей Просвещения XVIII века, идей разделения властей и подотчетности исполнительной власти. Фактически это были ранне-буржуазные правовые взгляды.

Так или иначе, но Джулио Мазарини не собирался мириться с условиями декларации 22 октября и при первой же возможности стремился разгромить парламентскую Фронду. Но сейчас кардиналу нужна была передышка для завершения важнейшего дела – только от него зависело формальное окончание Тридцатилетней войны. В Мюнстере его решений с нетерпением ждали. Первому министру Франции нужен был сейчас временный мир для мира всеобщего.

Джулио Мазарини по праву гордился тем, что он человек многоопытный. Он умел верно оценить ситуацию и найти наиболее приемлемый выход. Вся его жизнь показывает, что Мазарини был прежде всего выдающимся дипломатом своего времени. Но опыт первого министра Франции обозначился не только успехами, но и ошибками. Парадоксы Фронды состояли в том, что было безусловно трудно предугадать развитие событий во Французском королевстве.

Но прежде необходимо было обеспечить стабильность международного положения. Джулио очень надеялся, что заключение долгожданного мира стабилизирует внутреннюю обстановку и придаст ему хоть часть того авторитета, который он имел за рубежом. Ларошфуко писал: «Кардинал до сих пор получал удовольствие от поддержания войны и, дабы легче добиться такой цели, просто не предпринимал необходимых усилий для ее завершения; теперь он изменил политику. Едва он увидел баррикады Парижа, как оценил, насколько был ненавидим и какой опасностью могло бы ему грозить возбуждение нового бунта… Заинтересованность – это яд, что обычно коррумпирует большинство министров… аппетит приходил к нему по мере того, как он становился хозяином великого королевства; он не думал больше ни о чем, кроме как ловить рыбку в мутной воде, дабы возвыситься не только над своим положением, но еще и над всеми своими надеждами. Для этого, пока он громогласно трубил о своих добрых устремлениях к миру и для доказательства таковых ссылался на отправку полномочных министров, он посылал одному из них секретные приказы порождать там непреодолимые препятствия… Но, наконец, грозившая ему опасность заставила его увидеть необходимость договориться о мире с иностранцами, чтобы получить возможность защищаться от внутренних врагов… Кардинал… утешался сознанием того, что каждый узнает, сколько им приложено стараний, чтобы сделать мир всеобщим».