Людмила Ивонина - Мазарини

Позже кардинал удовлетворенно отметил про себя, что ему доставляет большее удовольствие сама власть, а не происхождение или родство с королевским домом.

А Мария? Она действительно любила Людовика всем сердцем, очень горевала и переживала с Сенекой в руках жестокое разочарование. Герцогиня Орлеанская, в будущем принцесса Пфальцская, так вспоминала это время: «Мадемуазель Манчини – та, что… по слухам была любовницей молодого Людовика, пригласила меня сопровождать ее в Бруаж, куда дядя-кардинал отправил ее, дабы удалить от двора». В апреле 1661 года Мария благополучно была выдана замуж за красивого и богатого юношу из дома Колонна, представители которого с удовольствием породнились с Мазарини. Лоренцо Колонна, герцог де Тальяколи, принц де Гальяно и де Кастельоне являлся главнокомандующим армией Неаполитанского королевства.

Остальные племянницы были тоже неплохо пристроены. Виттория, известная во Франции как Лаура, вышла замуж за герцога де Меркюра, Олимпия стала виконтессой де Суассон, а Гортензия – маркизой де ла Миллери. Одна лишь Анна-Мария Манчини стала монахиней, но прожила дольше всех.

В целом первый министр Франции был удовлетворен устройством своих итальянских родственников. Он был бы еще более доволен, если бы смог спустя полстолетия после смерти спуститься на грешную землю и порадоваться успехам на политическом и военном поприще одного из своих внучатых племянников.

Как уже упоминалось, Олимпия Манчини стала женой виконта Эжена Мориса де Суассона. Он был сыном Томаса Франциска, князя Кариньянского, ставшего родоначальником Савойско-Кариньянского дома, и Марии де Бурбон-Суассон. В 1663 году Олимпия родила единственного сына Евгения, который носил титул принца Савойского. Честолюбивый принц Евгений не ужился с Людовиком XIV при французском дворе и в молодом возрасте с большими приключениями бежал в Вену к императору Леопольду I. Он прославился на службе императоров Священной Римской империи как талантливейший полководец времен войны за испанское наследство (1701—1714) и весьма способный государственный деятель.

А что же родители Джулио? О судьбе его матери Гортензии мы упоминали еще в первой главе книги. Что же касается Пьетро Мазарини, то, когда он в 1644 году овдовел, его дети, жившие в Риме, решили его снова женить под предлогом продолжения рода. В 1645 году молодая и высокородная принцесса Орсини, бывшая в долгу, как в шелку, приняла предложение еще вполне здорового, несмотря на возраст, Пьетро. Но, скорее всего, ей льстила мысль стать мачехой великого министра Франции. Несмотря на возложенные на него надежды, семидесятилетний родитель Джулио не произвел на свет новых Мазарини ив 1654 году умер во дворце своего сына, оставив после себя большие долги. Джулио похоронил отца в недавно реставрированной им приходской церкви Святых Винцента и Анастасия в Риме, прямо напротив фонтана Треви. Там и сегодня можно увидеть его имя и герб.

Кардинал нежно любил свою французскую семью, состоявшую только из двух человек – Анны Австрийской и Людовика. Анна и король отождествляли для него в своем лице Французское королевство, и поэтому неудивительно даже с психологической точки зрения, что Мазарини привязался к Франции всей душой и ревностно защищал ее интересы. Ведь это были прежде всего интересы любимых им людей.

Королева являлась его возлюбленной, повелительницей, другом и советником в одном лице. Их спальни и кабинеты находились рядом: всегда существовала возможность срочно посоветоваться, поделиться своими трудностями и новыми идеями да и просто поговорить. Некоторые историки считают, что они сходились в силу разницы темпераментов, что обеспечивало их постоянное партнерство в управлении государством. Но все же представляется куда более вероятным сходство, чем разница темпераментов испанки и итальянца.

Другое дело – манеры и аристократизм в поведении. Несмотря на природные манеры Джулио, определенная разница некоторое время существовала. Ведь придворное общество диктует свой стиль. Но и эта разница нередко была необходимой. Мазарини своим терпением и умением лавировать часто сглаживал острые углы во время переговоров королевы с представителями Парижского парламента и принцев во время Фронды. Анна же незаметно отвлекала внимание от кардинала, когда тот допускал огрехи в поведении при дворе. После она ненавязчиво и безобидно говорила ему об этом, и Джулио все понимал и запоминал.

Их любовь оказалась долгой и прочной. Она выжила и укрепилась, несмотря на гонения, попытки разлучить их и высмеивания даже со стороны друзей. Лучшая подруга Анны госпожа де Шеврез, когда-то одобрявшая ее связь с герцогом Бекингемом, к роману с Мазарини относилась отрицательно. Вот как вспоминает об этом кардинал де Рец: «Королева вначале держалась так скрытно, что герцогиня ничего не могла у нее выведать; позднее… герцогиня стала замечать, что иногда та держится с кардиналом почти так, как когда-то с Бекингемом, но иногда герцогине бросались в глаза другие приметы, наводившие на мысль, что их связывает лишь близость духовная; одной из главных таких примет было обхождение кардинала с королевой, отнюдь не учтивое и даже грубое». «Впрочем, сколько я знаю королеву, – прибавила госпожа де Шеврез, – это может доказывать и обратное. Бекингем говорил мне когда-то, что любил в своей жизни трех королев и всем трем принужден был не раз задавать таску, вот почему я не знаю, что и думать». Все это преподносилось с большой иронией.

Анна и Джулио любили поговорить о странах, где родились, – об Испании и Италии. Если человек живет вдали от места, где он появился на свет, он время от времени его вспоминает. Обоим эти беседы очень нравились, но не нравились остальным придворным – они «задевали» патриотические чувства французов, особенно во время войны с Испанией. «Королева, рожденная испанкой и не освободившаяся от склонности, какую питала к своей стране, хотя уже около сорока лет прожила во Франции, вопреки глубокому сожалению наблюдала за тем, как он (то есть кардинал. – Л. И.) замышлял гибель ее нации. Она не осмеливалась тем не менее ничем на это возражать, потому что боялась, как бы ее не обвинили в отстаивании интересов короля, ее брата, в ущерб правам ее сына. Она горячо желала, однако, установления мира…» В этих словах одного из придворных правильно подмечено, что любовь и разговоры, с одной стороны, и политика – с другой, у первого министра если и смешивались, то в реальном направлении. Анна была королевой Франции, и интересы прежде всего Франции отстаивал Мазарини.

Об Италии Джулио вспоминал только с Анной. Он знал, насколько это для него опасно, в отличие, скажем, от герцога де Невера, проведшего ранние годы в Италии. Герцог был приставлен к утреннему и вечернему туалету короля. Во всеуслышание и при Людовике, и в окружении «золотой молодежи» двора он любил рассказывать о прелестях жизни в Италии. А когда заговаривал о Риме, ему требовалось не меньше часа, прежде чем закончить. Герцог называл Вечный город своей дорогой отчизной, и всем окружающим было заметно, что он считал абсолютно ничем все удовольствия французской столицы по сравнению с римскими. Людовика, в будущем создателя самого образцового двора в Европе, такие высказывания очень злили. Первый министр Франции был вынужден предупредить де Невера, что не при помощи таких средств однажды становятся маршалами королевства – пост, на который де Невер рьяно претендовал.