Анри Труайя - Екатерина Великая

Не обращая внимания на превратности путешествия, Екатерина строго придерживается собственного распорядка дня. Она встает в шесть часов утра, занимается одна или с министрами до восьми часов, потом созывает немногочисленных приближенных на завтрак. В путь отправляются в девять и до двух часов дня сани скользят по бескрайним снежным просторам, задерживаясь лишь для того, чтобы перекусить где-нибудь в наскоро построенном новом деревянном дворце, – и снова в путь. В четыре часа поезд останавливается в чистом поле, за дело принимаются слуги и, поставив кипящие самовары прямо на снег, наливают чай и бегом разносят стаканы и пирожные от одних саней к другим. Во время таких остановок путешественники меняются местами, чтобы разнообразить темы разговора и завязать новые отношения. Екатерина сама назначает тех, кто поедет с ней. Сегюр чаще других оказывается среди этих лиц. Каждый раз он находит рядом с Ее величеством Мамонова, ее «баловника в красном мундире». Как и на вечерах в тесном кругу в Эрмитаже, общество весело болтает, загадывает шарады, играет в забавные игры, составляет буриме. Императрица задает тон, рассказывая смешные истории из своего богатого событиями прошлого. Ведь она знала стольких весьма интересных людей, пережила так много удивительных событий! Рассказывая о них, она смеется от всего сердца. Однако как только кто-нибудь из приглашенных начинает рассказывать слишком вольный анекдот, она его останавливает. Конечно, правила этикета во время путешествия соблюдались не так строго, как во дворце, однако и в дороге она не стала более терпимой к фривольным разговорам.

На границе каждой области императрицу встречает генерал-губернатор и сопровождает ее затем во время всего проезда по своей территории. Она проводит день-два в каждом из главных городов. Собравшиеся толпы народа на коленях приветствуют Екатерину. Ее появление кажется чудом всем этим людям, привыкшим думать о ней как о чем-то нереальном, всемогущем и недостижимом. Для них она – Царица Небесная, спустившаяся на землю.

9 февраля 1787 года кортеж достигает Киева. Там, в ожидании весны, Екатерина останавливается на отдых. Посланцы всех стран прибывают туда, чтобы приветствовать императрицу. Она даже принимает прибывших с богатыми дарами китайских, персидских, индийских и татарских знатных послов. Сегюр пишет: «Перед нашим удивленным взором представали одновременно пышный двор, властительная императрица, богатая и воинственная шляхта, гордые и блистательные князья и знатные особы, бородатые купцы в длинных кафтанах, офицеры всех родов войск, знаменитые донские казаки в богатых азиатских одеждах, татары, когда-то покорившие Россию, а теперь смиренно склонившиеся под властью женщины и христианки, грузинский князь, несущий к подножию трона Екатерины дары Фазиса, [137]Колхиды. Множество посланцев от бесчисленных киргизских племен и, наконец, дикие калмыки, выглядевшие точь-в-точь как те гунны, чьи скуластые лица внушали Европе такой же ужас, как и меч их жестокого повелителя Аттилы». Всех приехавших селили и кормили за счет Ее величества. «Она запретила нам за что-либо платить», – с благодарностью отмечает Сегюр в своих записках.

Любопытно, что Потемкин, подлинный творец всего этого великолепия, разместив гостей во дворцах, сам уединяется в Киево-Печерской лавре. Тот, кто хочет засвидетельствовать ему свое почтение, должен покидать оживленное светское общество, окружавшее императрицу, и посещать Потемкина в лавре, погружаясь в атмосферу спокойствия и благочестия.

«Казалось, что вы присутствуете там на приеме у константинопольского, багдадского или каирского визиря, – пишет Сегюр, – такая там царит тишина и атмосфера какого-то страха. То ли в силу природной распущенности, то ли из-за выставляемой напоказ гордыни, которую он считал полезной и уместной, но этот могущественный и привередливый фаворит Екатерины, несколько раз показавшись в парадной маршальской форме, усыпанной орденами и брильянтовыми наградами, обшитой кружевами и узорами, тщательно причесанный, завитой и напомаженный не хуже, чем кто-либо из наших прежних придворных льстецов, теперь чаще всего был в простом халате, с голой шеей, неприкрытыми ногами в широких туфлях, с прилипшими и плохо причесанными волосами; он лежал, лениво растянувшись на широком диване, в окружении толпы офицеров и самых влиятельных сановников империи, лишь изредка приглашая кого-нибудь из них присесть… Он никого и ничего не стеснялся – и все-таки выпавшая на его долю удача утомляла и подавляла его, человека ненасытного в своих страстях, в стремлении к власти и роскоши, желавшего познать всю славу мира… Этого человека можно было сделать богатым и могущественным, но сделать из него человека счастливого было невозможно».

Среди самых заметных фигур, составлявших общество Екатерины в Киеве, Сегюр с радостью замечает принца де Линя, прибывшего известить о предстоящем приезде его государя, Иосифа II. «Его присутствие, – пишет он, – оживило всех скучавших, рассеяло всякую тень уныния и вернуло живой характер всем развлечениям. С этого момента нам стало казаться, что тяготы хмурой зимы умчатся, что веселая весна не замедлит наступить».

Екатерина также была рада новому собеседнику, чью обходительность и красноречие она не забыла. Их встреча была воистину дружеской. Принц де Линь прозвал ее «Екатерин Великий» и заявил, что «сила ее чар сделала его пребывание очаровательным». Позднее, вспоминая об их встрече в Киеве, он нарисовал такой портрет императрицы: «Было видно, что она скорее прекрасна, чем красива; величественные линии ее лба смягчались приятностью глаз и улыбки, однако этот лоб говорил все. Не нужно было быть Лафатером, [138]чтобы прочесть в нем, как в книге, гений, справедливость, прямоту, смелость, глубину, равенство, мягкость, спокойствие и твердость; ширина этого лба говорила о большой памяти и сильном воображении; было видно, что в этой голове всему найдется место. Ее немного острый подбородок совсем не выдавался вперед… Овал лица не был четко очерчен, но должен был бесконечно нравиться, потому что на губах постоянно было выражение прямоты, откровенности и веселости. Ее кожа казалась свежей, а грудь была красивой; однако стала она такой только в ущерб талии, когда-то настолько тонкой, что казалось, вот-вот переломится; увы, в России люди сильно полнеют. Она была чистоплотной и, если бы не зачесывала так высоко волосы, а отпускала их немного ниже, чтобы они обрамляли лицо, то казалась бы еще привлекательнее. Ее малый рост не был заметен. Однажды она медленно сказала мне, что когда-то была чрезвычайно живой и подвижной, – вещь, о которой сейчас невозможно и догадаться… Все в ней было размеренно и соразмерно. Она владела искусством слушать собеседника и так привыкла выказывать присутствие духа, что, казалось, слышала все даже тогда, когда думала о другом. Она не говорила только для того, чтобы говорить, и подмечала все ценное в высказываниях других… У императрицы было все, что составляло достоинство, то есть величие Людовика XIV. Она походила на французского короля своим великолепием, празднествами, щедрыми подарками, покупками, блеском. Она лучше содержала свой двор, потому что у нее не было ничего театрального или чрезмерного… Она требовала отнюдь не внешнего обожания. При виде Людовика XIV дрожали, при виде Екатерины II – ободрялись. Людовик был опьянен своей славой; Екатерина же добивалась и увеличивала ее, не теряя головы».