Анри Труайя - Эмиль Золя

На следующий день, 5 июня 1908 года, погода стояла великолепная. Приближаясь к Пантеону, Альфред Брюно увидел войска, уже собравшиеся, чтобы воздать последние почести великому писателю. В половине десятого раздалась барабанная дробь, запели трубы. Один за другим начали прибывать высшие чины государства. Президент республики Фальер, председатель совета министров Клемансо, все министры, представители всех органов управления и суда. Гастон Думерг произнес краткую речь, в которой восхвалял верность Золя: «В первую очередь он думал о своей родине, о ее славе, о ее чести; он хотел, чтобы она занимала почетное место среди прочих наций!» Затем его сменил Клемансо, провозгласивший: «Встречаются люди, способные дать отпор могущественнейшим правителям, но очень мало людей, способных противостоять толпам… таких, кто осмелится, когда требуют сказать „да“, гордо поднять голову и сказать „нет“».

После речей и оркестра («Марсельеза», «Походная песня», траурный марш из «Героической симфонии», прелюдия из «Мессидора») приглашенные вышли на площадь перед Пантеоном, где должен был начаться военный парад. «Патриоты» из Лиги, подстрекаемые Барресом и Леоном Доде, кричали и размахивали палками. Внезапно грянули два выстрела. Дрейфус пошатнулся, тем временем нападавшего уже задержали в толпе: бездарный журналист из крайне правых по фамилии Грэгори. К счастью, Дрейфус оказался всего лишь легко ранен в руку. Войска прошли стройными рядами. Генералы отсалютовали шпагами. Знамена склонились. Можно было поверить в то, что официальная Франция всегда любила и почитала Золя.

Теперь оставалось лишь опустить гроб в крипту. За гробом шли только Александрина, Жанна, дети и десяток ближайших друзей. Гроб поместили в третью крипту по левой стороне, в южной части Пантеона, где уже покоился прах Виктора Гюго. Когда могильный камень был установлен на место и засыпан цветами, кучка людей поднялась наверх по извилистой лестнице при тусклом свете фонаря. Александрина задыхалась под своей траурной вуалью. Она не только не испытывала гордости во время этой светской канонизации – ей казалось, будто она только что во второй раз потеряла мужа. До этого он, даже мертвый, принадлежал ей. Отныне он принадлежит всем. Чем больше росла и крепла слава Золя, тем чаще его жена спрашивала себя, что общего между этим застывшим в республиканской торжественности персонажем и простым, добрым, чистосердечным человеком, нежным и вместе с тем упрямым, рядом с которым она провела тридцать восемь лет своей жизни. Она дала себе клятву посвятить остаток своих дней охране памяти об усопшем: создание Общества друзей Золя, паломничества в Медан, симпозиумы, открытие памятников – ко всему этому она будет причастна. Роль вдовы возвышала ее в собственных глазах и оправдывала ее одинокое существование.

А пока, выйдя на свежий воздух, она невольно зажмурилась, ослепленная залившим Париж летним солнцем. Рядом с ней Жанна, Дениза, Жак – ее новая семья. [280]Обернувшись и глядя на темную громаду Пантеона, Александрина все сильнее жалела о том, что Золя, человек толпы, света и движения, «итальянец» Золя останется запертым в этом ледяном сооружении, предназначенном для лучших сынов Франции. И все же она была полна надежды. Она уже предчувствовала, что поклонники писателя станут искать его не в храме бессмертия, где покоится его прах, но в книгах, где он навсегда останется живым.

Итальянец по происхождению, инженер Франсуа Золя обосновался в Эксе, собираясь построить там оросительный канал. Его безвременная кончина оставила его жену Эмили и семилетнего сына в жестокой нужде.

Эмиль Золя, дважды провалившись на экзамене, должен был зарабатывать себе на жизнь: он пришел в издательство Ашетта мелким служащим.

Вместе с Сезанном, лучшим другом отроческих лет, Золя бродил по провансальским пустошам. Однако из-за требований, которые выдвигала работа, сумрачного характера художника и публикации романа «Творчество» между этими людьми вскоре образуется непреодолимая пропасть.

Автопортрет. Частное собрание

Полю Алексису, писателю и приятному собеседнику, который будет и свидетелем у него на свадьбе, Золя поверяет свои надежды: «Мы – люди завтрашнего дня, наш день близится».

Золя (слева) и Поль Алексис.

Картина Сезанна. Музей Сан-Пауло.

1.

2.

3.

4.

Труженик-одиночка Золя тем не менее испытывал потребность встречаться с друзьями. Он восхищался Флобером (1), который был для него ворчливым духовным отцом. Мопассан (2), который был десятью годами младше, привлекал его своими разнузданными нравами. От утонченного и скромного Эдмона де Гонкура исходило, несмотря на его манеры безупречного литературного аристократа, странное ощущение фальши. Что касается бледного и болезненного Альфонса Доде, он провинился, не оценив Мане.

Александрину Меле, с ее тяжелым телом и угольно-черными глазами, красавицей назвать было нельзя. Но она дала Эмилю надежное прибежище, в котором он так нуждался для того, чтобы писать.

Зарабатывать на жизнь пером – не такое уж легкое дело, особенно во время войны. После того как прогорела газета «Марсельеза», Золя отчаянно пытался найти где-нибудь еще место репортера. Подавленный, из пишет из Бордо матери и жене: «Я чувствую, что стоит мне отступиться, и все потеряно».