Анри Труайя - Иван Тургенев

Однако, поздравляя себя с поражением Наполеона, семейство Виардо страдало, видя свою залитую кровью родину. Кара должна была бы, думали они, обрушиться на императора, а не на народ. Слушая их, Тургенев теперь уже не знал: должен ли он превозносить могущество Германии или жалеть попранную Францию. Германия, которую он когда-то боготворил, была страной поэтов и ученых, сентиментальной, идиллической, мирной страной. Германия, которую он открывал сегодня, – воинственной, грубой, властной. Если он не любил Наполеона III, должен ли он преклоняться перед Бисмарком? С каждым днем семейство Виардо все более неуютно чувствовало себя, будучи французами, в Баден-Бадене. Закончилось тем, что они уложили чемоданы и отправились в Лондон. Вскоре вслед за ними туда приехал Тургенев. В первые недели военных действий он отправил в «Санкт-Петербургские ведомости» статью «Письма о франко-прусской войне», написанную в сугубо германофильском тоне. Теперь, неизменно нерешительный, он предпочитал побежденных французов немцам-победителям. Россия не ввяза– лась в эту войну, он мог держаться на расстоянии от политических страстей. Думается, он был далек от того, чтобы быть нейтральным, однако развитие военных событий не было для него вопросом жизни или смерти. Одним словом, он находился в своей излюбленной позиции – интернационального зрителя.

Ему хотелось бы получать ободряющие новости из России. Однако его последняя повесть «Степной король Лир» потерпела, по его собственному выражению, «фиаско». Даже простые читатели на этот раз больше не пошли за ним. «Беда в этом небольшая, – писал он Анненкову, – боюсь я только, как бы эти последовательные поражения не потрясли дух редактора <<���…>> и не лишили бы его бодрости платить мне 400 р. за лист, а менее я брать не могу <<���…>> И потому буду вперед писать для друзей, как говорят отставные литераторы; вернее же – вовсе не буду писать <<���…>>. Война их (Виардо. – А.Т.) разорила, и госпожа Виардо должна стараться зарабатывать себе необходимые деньги в Англии, единственной стране, где этот товар еще находится». (Письмо от 16 (28) октября 1870 года.)

В Лондоне его преследуют холод, туманы, денежные заботы; приступы подагры с некоторых пор стали особенно мучительными. Полина Виардо давала уроки пения за сто франков в час. Кроме того, она, после того как оставила сцену, решила с завидной настойчивостью возобновить артистическую карьеру. Она, не уставая, выступала то здесь, то там в более или менее хорошо оплачиваемых концертах, деликатный Тургенев восхищался ее жизнелюбием, ее бодростью и умением устраивать дела. Со своей стороны он считал английскую жизнь хлопотной и вместе с тем несчастной и не искал встреч с известными писателями. Увиденные из Лондона французские события приводили его в уныние. Взятие Орлеана, Руана, отступление французов за Марну – следующие один за другим удары, которые угнетали семейство Виардо и его самого. «Сообщения из Франции меня не удивили, хотя и глубоко огорчили, – писал он Полине Виардо, которая была на гастролях, – я не верю больше в успех борьбы и вижу в ней только все нарастающее уничтожение Франции, республики и свободы». И тотчас вздыхает: «К моему глубокому и неизменному чувству к вам прибавилась еще какая-то невозможность быть без вас; ваше отсутствие причиняет мне физическое страдание – словно мне не хватает воздуха, это какая-то тайная и глухая тоска, от которой я не могу избавиться и которую ничто не может рассеять. Когда вы здесь, моя радость спокойна – но я чувствую себя в своей тарелке – ad omo [30]– и ничего иного не желаю». (Письмо от 23 ноября – 5 декабря 1870 года.) Дополнительные заботы приносила ему Полинетта. Война разорила ее мужа Гастона Брюэра. Она была в отчаянии. «Я надеюсь, что, выйдя из этого испытания, вы станете сильнее и лучше, – писал он ей, – во всяком случае, ты должна знать, что у тебя есть отец, который не оставит тебя без куска хлеба». (Письмо от 10 (22) ноября 1870 года.) Однако у него самого не было денег. Единственный выход – новая продажа земли. Для этого нужно было вернуться в Россию. А родина же все меньше и меньше притягивала его к себе.

Он решился, наконец, и отплыл без энтузиазма в Санкт-Петербург. Именно там он узнал условия, на которых Франция подписала мир: «Итак, Эльзас и Лотарингия потеряны… пять миллиардов. Бедная Франция! Какой ужасный удар и как оправиться от него? Я очень живо представил себе вас и то, что вы должны были перечувствовать… – писал он Полине Виардо. – Это, наконец, мир, но какой мир! Здесь все полны сочувствия к Франции, но от этого становится еще горше». (Письмо от 15 (27) февраля 1871 года.)

Искренне жалея Францию, Полинетту и своих друзей Виардо, он пожертвовал, как обычно, какими-то светскими обязанностями; побывал на обедах, спектаклях и концертах, позировал художникам. Прежде чем уехать в Англию, он поручил другу Маслову продать за любую цену одно из своих имений. Едва вернувшись в Лондон, он узнал об ударе, который нанес ему Достоевский, высмеяв его в своем новом романе «Бесы». Один из героев книги – писатель Кармазинов – был выведен «русским европейцем», и Достоевский вложил в его уста слова автора «Дыма»: «Я стал немцем и горжусь этим». Чтобы подчеркнуть сходство портрета с моделью, Достоевский наделил своего героя «румяным личиком, с густыми седенькими локончиками… завивавшимися около чистеньких, розовеньких, маленьких ушков его» и «медовым, несколько крикливым голоском». Гордость Тургенева была задета. Он достойно парировал: «Мне сказывали, что Достоевский „вывел“ меня… Что ж! Пускай забавляется». (Письмо к Полонскому от 24 апреля (6) мая 1871 года.)

События Парижской Коммуны возмутили его до отвращения. Мятежное правительство, бунты, братоубийственная война, за которой с любопытством наблюдали немцы! «Я нахожусь в Англии – не ради удовольствия – но потому, что мои друзья (Виардо. – А.Т.), почти разоренные этой войной, приехали сюда, чтобы попытаться заработать немного денег», – писал он Флоберу. (Письмо от 24 апреля – 6 мая 1871 года.) И спрашивал, как тот перенес эту «ужасную бурю». Смог ли «остаться прирожденным зрителем»? Узнав о разгроме парижских революционеров войсками Тьера и о последовавших жестоких репрессиях, он записал на полях рукописи следующую мысль, которая пришла ему в голову: «Это еще не конец и не начало. Была и будет неразбериха. Finis Francae!» [31]Однако в то же время он надеялся на то, что с возвращением покоя благодаря победе сил правопорядка он мог бы, наконец, вернуться во Францию и увидеть там вновь свою дочь и своих друзей. «Эти парижские события меня потрясли, – писал он Флоберу. – Я замолчал, как замолкают на железной дороге при въезде в туннель: адский грохот ошеломляет вас и вызывает головокружение. Теперь, когда он почти прекратился, я спешу вам сказать, что в августе месяце непременно приеду повидать вас». (Письмо от 1 (13) июня 1871 года.) И действительно, после того как он произнес на английском речь в Эдинбурге по случаю юбилея Вальтера Скотта и с удовольствием побывал на охоте на куропаток в Экоссе, он 16 августа отплыл на континент.