Анри Труайя - Петр Первый

В том же 1723 году случилось еще одно громкое разоблачение. В течение всего времени правления Петра также обогащался и самоутверждался «маленький еврей» Шафиров. Вице-канцлер Империи, недавно получивший титул барона, кавалер ордена Святого Андрея, могущественный, завистливый, трусливый, он жил в своем дворце на широкую ногу, выдал замуж своих пять дочерей за первых людей империи: князей Долгорукого, Головина, Гагарина, Хованского, Салтыкова – и так же, как и его соперник Меншиков, зачастую использовал государственную казну в своих целях. Казалось, он неуязвим, но однажды царский гнев обрушился на него как гром среди ясного неба. Дело рассматривалось верховным трибуналом, в Москве, и на процессе собрался весь двор. Признанный виновным в растратах, Шафиров был приговорен к смертной казни 12 февраля 1723 года. Через три дня этого человека вели на эшафот в присутствии высших должностных лиц, дипломатического корпуса и простого люда. После оглашения приговора помощники палача вывели его в центр эшафота и стащили с него парик и шубу. Он перекрестился, стал на колени и склонил голову на плаху в такой неудобной позе, что помощники палача потянули его за ноги так, что его живот стал касаться пола. Палач поднял свой топор и воткнул его рядом с головой осужденного. Пока Шафиров в страхе ожидал следующего удара, который придется по его шее, секретарь царя Макаров вышел и зачитал указ об императорском помиловании и замене казни пожизненной ссылкой. Имущество приговоренного было конфисковано. Дрожащего от страха и с застывшим ужасом в глазах Шафирова, как писал один из очевидцев, повезли в Сенат. Там те же сенаторы, которые единогласно вынесли ему приговор, устремились к нему и стали его обнимать и поздравлять. Этот спектакль так его потряс, что хирургу Кови пришлось сделать ему кровопускание. В конце концов он избежал даже ссылки в Сибирь, его отправили в Новгород, где он был взят под стражу. Его супруга умоляла царя не заключать его в тюрьму, а разрешить поселиться у одного из зятьев. Воспользовавшись добрым расположением духа Его Величества, вдова Абрама Лопухина умоляла царя, в свою очередь, разрешить снять с кола голову ее покойного мужа. Шесть лет назад насаженная на кол, высохшая голова Лопухина наводила ужас на прохожих пустыми глазницами и выступающими челюстями. Она была призвана напоминать о преступлениях, совершенных одним из сторонников Алексея. Но, быть может, москвичи уже свыклись с этим зрелищем и оно их больше не пугает? Великодушный Петр внял этой просьбе.

Через день после несостоявшейся казни Шафирова весь двор участвовал в маскараде. Сани, в которых сидели наряженные в костюмы придворные, длинной процессией скользили по снегу. Семьи приветствовали друг друга. Женщины, одетые в наряды пастушек, баядерок и коломбин, дрожали от холода. Петр велел преобразить свои сани в корабль с мачтами, парусами и экипажем моряков. Так, даже скользя по снегу, было ощущение, что это плывет корабль. Иногда его самого удивляло, что он находится в мире со всеми. Самой главной его заботой сейчас стало устройство судьбы своих дочерей. Они были грациозны и умны. Мардельфельд писал в 1724 году по поводу старшей дочери Петра, Анны, которой в ту пору было пятнадцать лет, что вряд ли сыщется в Европе принцесса, которая разделила бы с ней пальму первенства величественной красоты. Анна была выше всех придворных дам, но обладала необыкновенно тонкой изящной талией, черты ее лица были настолько совершенны, что античные скульпторы могли бы только мечтать о такой натурщице. Она естественно и спокойно держалась со всеми и предпочитала всем прочим развлечениям чтение исторических и моралистических произведений. Что касается Елизаветы, второй дочери Петра, которой было четырнадцать лет, Кампредон так писал о ней: «В цесаревне все радует глаз. Цвет лица, глаза и руки. Если и есть какие-то недостатки, то лишь по части воспитания и манер». Герцог де Лириа дополняет этот портрет: «Такой красоты я еще никогда не видел: удивительный цвет лица, горящие глаза, аккуратный рот, редкостной белизны бюст. Это высокая девушка с необыкновенно живым характером. В ней чувствуется незаурядный ум, она приветлива, но также и честолюбива». Младшая, Наталья, которой было всего одиннадцать лет, еще не интересовала дипломатов. Кампредон настойчиво предлагал выдать замуж цесаревну Елизавету за герцога Шартрского, сына регента Франции, которому прочили польский трон. Петра же увлекала мечта об альянсе с Европой. Кардинал Дюбуа, премьер-министр, прикидывался глухим. Прежде чем дать свое согласие, он хотел дождаться смерти Фридриха-Августа II и назначения преемника польского трона. Однако он сам умер быстрее. Регент унаследовал пост премьер-министра и оставил свои надежды по отношению к России. Ему казалось по меньшей мере рискованным подталкивать сына, герцога Шартрского, к супружеской авантюре с этой девушкой с Севера, православного вероисповедания, мать которой была когда-то ливонской служанкой. Царь не получил официального ответа на свои первые шаги и узнал спустя несколько месяцев, что герцог Шартрский женился на немецкой принцессе. Кампредон был очень расстроен. «Это не понравится русским», – писал он. Впрочем, Петр был не сильно расстроен. Его дочери юны, красивы, и у них хорошее приданое. Претенденты найдутся. В числе самых смелых был молодой герцог Голштинский. Тем не менее, увидев манеж этого амбициозного, легкомысленного и педантичного человека, Петр не смог представить его своим зятем, который был бы ему по сердцу. Даже после церемонии присвоения Екатерине императорского титула в Архангельском соборе Московского кремля царь не считал, что проблема преемственности трона будет решена. Это коронование было данью уважения жене царя, и не более. Оно абсолютно не означало, что в случае освобождения трона престол достанется императрице. Петр собирался назначить своего преемника в завещании. Впрочем, обязательно ли его выбор бы пал на супругу? Его дочери, Анна и Елизавета, еще слишком неопытны, чтобы им можно было доверить вершить судьбу такой огромной империи. А их будущие мужья будут ли в состоянии управлять державой? Насчет Екатерины Петр был спокоен. Она здорова, у нее хорошая голова, и она привычна к дворцовым интригам. Она доподлинно знает, к чему устремлены его политические мысли. И к тому же она не один раз на деле доказала свою преданность. Именно о ней, а не о дочерях он думал, размышляя о своем преемнике. На всех пирах он не упускал возможности продемонстрировать ей свое уважение значимыми тостами. На праздничных фейерверках высвечивалось ее имя: «Да здравствует Екатерина!» Она попросила Петра привезти из-за границы кружева, «в которых твое и мое имя будут переплетены». [86]Приехав в Санкт-Петеребург, в то время как она находилась в Петергофе, Петр писал Екатерине тотчас же по возвращении: «Только в палаты войдешь, так бежать хочется – все пусто без тебя». [87]