Анри Труайя - Александр II

Каракозов был повешен на гласисе Петропавловской крепости. Перед эшафотом собралась огромная толпа. В Санкт-Петербурге казни не проводились уже много лет, и пришлось вызывать для консультаций палача из Вильно. Каракозов взошел на эшафот, выслушал приговор, опустился на колени, прочитал молитву и совершенно спокойно отдался в руки помощников палача. Вскоре его безжизненное тело покачивалось на веревке.

Но для Александра это дело не было закончено. Наказав виновных, он теперь хотел докопаться до корней зла. Его новое доверенное лицо Михаил Муравьев был убежден, что все несчастья страны исходят из среды интеллектуалов. Ответственным за это, по его мнению, являлся министр народного образования Александр Головнин, который не сумел навести порядок в университетах. По его просьбе царь заменил Александра Головнина на графа Дмитрия Толстого, отличавшегося строгостью. Он также уволил слишком либеральных министров Валуева и Замятнина, назначив на их должности более твердых генерала Толмачева и графа Палена. Как никогда прежде, ему было необходимо окружить себя железной гвардией. В своем послании князю Павлу Гагарину, председателю Совета министров, от 13 мая 1866 года он так определил направления своей новой политики: «Провидению было угодно продемонстрировать России последствия безумных действий тех, кто борется против всего, что для нее свято: веры в Бога, основ семейной жизни, права собственности, уважения к закону и властям. Особое внимание я хочу уделить воспитанию молодежи… Беспорядки более недопустимы. Все главы крупных государственных учреждений должны следить за поведением своих подчиненных и требовать от них неукоснительного исполнения отдаваемых им распоряжений. Дабы обеспечить успех мероприятиям, направленным против пагубных доктрин, подрывающих фундаментальные основы религии, морали, порядка, которые в последнее время получили распространение в обществе, все главы крупных государственных учреждений должны опираться на поддержку консервативных элементов, здоровых сил, которыми, благодарение Господу, еще богата Россия. Эти элементы имеются во всех сословиях, которым дороги права собственности, гарантированные и освященные законом, принципы общественного порядка и безопасности, принципы целостности государства, принципы морали и священная истина религии».

Таким образом, выстрел Каракозова пробудил Александра от либеральных грез. Эра великих реформ завершилась. Были приструнены земства, стремившиеся выйти за рамки своих полномочий, были произведены обыски в среде оппозиции, был установлен контроль за студентами, которые теперь не осмеливались вести подрывную агитацию, были запрещены журналы «Современник» и «Русское слово», признанные симпатизировавшими либералам. Даже Катков, поборник консерватизма, никак не мог поладить с министром внутренних дел. Он грозил прекратить издание своей газеты «Московские ведомости» и просил аудиенции у царя. Он ее получил. Александр, принявший его чрезвычайно доброжелательно, сказал ему: «Я тебя знаю, доверяю тебе и считаю своим человеком…» Взволнованный Катков не мог сдержать слов. «Храни этот священный огонь, который вдохновляет тебя, – продолжал император. – Тебе не о чем беспокоиться. Я внимательно читаю „Московские ведомости“». В конце концов конфликт между газетой и министром внутренних дел был улажен, и Катков вновь отправился в крестовый поход против врагов монархии и православия.

Из российской прессы явствовало, что у нигилизма больше нет сторонников. Однако в подполье уже полным ходом шел процесс формирования новых революционных групп. Число их членов было невелико, и места их собраний менялись изо дня в день. Более компактные и мобильные, чем прежде, они легче уходили от сетей, которые расставляла на них полиция. Они пока еще не заявили о себе, но Александр кожей ощущал их присутствие. Это ощущение камнем лежало на его душе и сказывалось на его манерах, придавая им некоторую натянутость.

Бесспорно, Александр многое изменил за десять лет своего правления. Иностранные гости продолжали восхищаться его внешностью: высоким ростом, величавой осанкой, твердыми чертами лица в обрамлении густых бакенбард и усов, пристальным взглядом голубых глаз. Однако он погрузнел, у него появилась одышка, улыбка теперь редко трогала его губы, а выражение лица чаще всего было суровым и подозрительным. Анна Тютчева, фрейлина императрицы, так рисует в своем дневнике его портрет: «Достигнув зрелости, он хорошо сохранился, несмотря на несколько тяжеловатую фигуру. Черты его отличались правильностью, но большие глаза оставались маловыразительными, даже когда он старался придать себе торжественный, величественный вид. То, что было от рождения присуще его отцу, у него казалось маской. Тем не менее в интимной, непринужденной обстановке, когда он становился самим собой, его лицо освещала мягкая, дружелюбная улыбка, вызывавшая симпатию. В юности это выражение практически не сходило с его лица, но впоследствии он старался выглядеть строгим и внушительным, а в итоге получалась плохая копия его отца».

Это стремление придать себе важный вид особенно усилилось после покушения Каракозова. Александр не раз демонстрировал мужество. Он не дрогнул под дулом пистолета убийцы. Сразу после этого он проехал сквозь толпу, собравшуюся на Дворцовой площади, в которой мог затеряться другой террорист. Однажды во время охоты он преградил путь рассвирепевшему медведю, бросившемуся на одного из его спутников, и застрелил его в упор. Близкие неоднократно отмечали его презрение к смерти. Но хотя он сохранял хладнокровие перед лицом реальной опасности, его иногда мучили дурные предчувствия и бессознательный страх. С момента раскрытия первого заговора нигилистов чувство абсолютного комфорта покинуло его. У него возникли трудности с дыханием, словно воздух родины претерпел какие-то непостижимые изменения. Будучи реформистом, он испытывал потребность опереться на устои монархии – Церковь, дворянство, армию, традиции. Он скрупулезно соблюдал обряды национальной религии и питал глубокое уважение к ее представителям, которые, служа Богу, служили царю. Но он не был мистиком по натуре. Его вера отличалась смирением, прямотой, неопровержимостью. Но прежде всего он стремился быть терпимым. Так, он вполне допускал, что можно быть порядочным человеком и при этом не исповедовать православие. Среди его генералов, адъютантов, помощников были и католики, и лютеране, и сыновья крещеных евреев. Когда русские войска, умиротворявшие Кавказ, захватили вождя черкесов Шамиля, он приказал оказывать этому знатному пленнику особые почести, приглашал его к себе на обеды, заваливал подарками и принял его сыновей на службу в русскую армию. Точно такое же отношение встречали противники его политики. С каким-то философским удовольствием он смягчал приговоры, выносившиеся судами первым нигилистам. Нужно было обладать неистовством революционеров, чтобы по-настоящему прогневить его.