Анри Труайя - Александр II

Ответ отца настиг его в нескольких верстах от Симбирска. Растроганный великодушием сына, Николай распорядился перевести некоторых осужденных простыми солдатами на Кавказ. Сибирские лишения сменились для них лишениями кавказскими, плюс черкесские пули и лихорадка. Тем не менее Александр увидел в этом свидетельство императорского милосердия. Прочитав письмо Жуковскому и Кавелину, он расцеловал их в порыве восторга. Все трое вознесли глаза к небу и воздали хвалу императору. «Это одна из лучших минут моей жизни!» – воскликнул Жуковский. 24 июня 1837 года он пишет императрице: «Ничто не побуждало царевича к этому порыву сострадания. По собственной инициативе обратился он к отцу с поистине сыновней искренностью, излив ему то, что было у него на сердце. Бог мой, какими глазами будет смотреть Россия на этого восхитительного монаршьего сына! Какое воодушевление вызовет в обществе это замечательное единение в милосердии между отцом, проявившим в свое время суровость, и сыном, чьи мольбы легко превратили эту суровость в благосклонность».

Спустя несколько дней после возвращения Александра в Санкт-Петербург, в ночь с 17 на 18 декабря 1937 года, вспыхнули сразу два пожара – в Зимнем дворце и в Галерном порту. В то время как император руководил тушением огня во дворце, Александр отправился в порт. Его сани, мчавшиеся с большой скоростью, перевернулись. Не раздумывая, он остановил конного жандарма, позаимствовал у него лошадь и поскакал галопом дальше. Прибыв на место, он взял на себя командование батальоном Финляндского полка, и через несколько часов разгул стихии удалось остановить. Александр вернулся к отцу и принял его поздравления. Он убедился в том, что, несмотря на мягкость характера, способен в ответственные моменты проявлять мужество. После стольких лет сомнений он сказал себе, что, вполне возможно, сможет быть правителем нации.

В ту ночь императорская семья покинула обугленные стены Зимнего дворца и обосновалась в Аничковом дворце. Там они и встретили Рождество.

В первые месяцы 1838 года бледность и вялость Александра, а также мучившие его приступы кашля чрезвычайно беспокоили его окружение. Врачи рекомендовали ему пройти длительный курс лечения на водах в Эмсе. Прекрасная возможность для наследника еще раз посетить Германию, где княжеские дома изобиловали молодыми девушками на выданье. К тому же его отец считал, что в его двадцать лет ему уже пора подумать об устройстве судьбы. В самом деле, Александр до сих пор совершенно не знал женщин. Во дворце царил строгий этикет, не допускавший самого невинного флирта. Под влиянием матери-немки, страстной почитательницы Гете, Шиллера, Уланда, и воспитателя, романтичного Жуковского, он приобрел склонность к сентиментальным грезам. Не испытав прелестей плотского союза, он жаждет союза духовного. Готовый вспыхнуть от первой улыбки, он увлекся фрейлиной из не очень знатной польской дворянской семьи, Ольгой Калиновской, и тут же стал мечтать о женитьбе. Столь необдуманное намерение наследника престола крайне возмутило его отца и чрезвычайно огорчило его мать. Императрица пишет в своем дневнике: «Что станет однажды с Россией, оказавшейся в руках человека, который не способен взять в руки самого себя?» От Александра потребовали отказаться от этой экстравагантной затеи, и он подчинился. Согласно прочно укоренившейся традиции его супруга должна была происходить из германского королевского дома. Санкт-Петербургская канцелярия подготовила список потенциальных невест. Ему оставалось лишь сделать выбор. Впрочем, хотя ни одна из этих девиц и не вызовет у него энтузиазма, путешествие окажется отнюдь не бесполезным, поскольку оно позволит ему укрепить здоровье, посетить множество иностранных государств и установить связи с несколькими царствовавшими домами. Его путевой дневник охватывает всю Западную Европу за исключением Франции и Иберийского полуострова. Совсем не обязательно посещать страны, зараженные пагубными идеями ниспровержения основ.

Перипетии этой длительной экспедиции за пределы российских границ довольно скоро утешили Александра, тяжело переживавшего расставание с Ольгой Калиновской. После непродолжительного посещения Швеции и Дании он направился в Германию, остановился в Эмсе, где скрупулезно следовал предписаниям врачей. Маркиз де Кюстин, известный публицист и тонкий наблюдатель, встретил его там и тут же записал свои впечатления: «Я оказался среди толпы зевак, окруживших великого князя, который выходил из кареты… Ему двадцать лет, и он выглядит на свои годы; его рост выше среднего, но мне он показался несколько грузным для своего возраста; его лицо было бы красивым, если бы не отечность, несколько смазывающая черты; плотная фигура выдает в нем скорее немца, нежели русского; он излучает кротость и доброжелательность; правда, несоответствие между открытой улыбкой и постоянно плотно сжатыми губами свидетельствует о недостатке искренности и, может быть, о внутренней боли… Во взгляде юного князя сквозит доброта; его походка грациозна, легка и благородна; это настоящий князь; он скромен без робости, и это импонирует окружающим… Он производит впечатление прекрасно воспитанного человека; если он когда-нибудь станет монархом, то будет подчинять себе людей силой обаяния, а не силой страха, если только изменение его положения не повлечет за собой изменения его натуры». (Маркиз де Кюстин: Письма из России. Эмс, 5 июня 1839 года.) И далее: «Я вновь видел великого князя и на сей раз изучал его дольше и с более близкого расстояния… Сквозь добродушное выражение, всегда свойственное красоте, юности и в особенности немецкой крови, явно проглядывает скрытность, внушающая опасение в столь молодом человеке. Эта черта и некая печать судьбы на всем его облике не оставили у меня сомнений в том, что он призван взойти на престол». (Там же. Эмс, 6 июня 1839 года.) Другой публицист, граф де Рейсе, пишет в своих «Воспоминаниях»: «Царевич был хорошо образован, прекрасно говорил на всех языках и во всем проявлял скромность и тактичность. Его чрезвычайная благожелательность могла создать впечатление отсутствия твердости, но те, кто общались с ним более тесно, уверяли, что твердости ему не занимать и что, если он легко кланяется, это свидетельствует лишь о его уважении к собственному отцу». (Граф де Рейсе: Мои воспоминания.)

Подлечившись в Эмсе, Александр направился в Веймар, затем в Берлин, где его радушно встретили прусские родственники, оттуда в Мюнхен, сделав остановку на поле «битвы народов» под Лейпцигом, и далее, перевалив Альпы, в Верону.

Там приставленные к нему австрийские офицеры устроили ему экскурсию, водя от одного памятника к другому. Утомленный, но неизменно благожелательный, он посетил крепость, дворец и места боев между французскими и австрийскими войсками в 1796 году. В Милане в его честь устраивали парады, продолжавшиеся семь дней подряд. Даже в России у него не рябило так в глазах от мундиров, штыков, пушек, лошадей, знамен, фанфар.