Семен Брилиант - Г. Р. Державин. Его жизнь, литературная деятельность и служба

Первые пробы пера Державина носили своеобразный казарменный характер. С самого вступления в полк юноша приобрел некоторую известность среди солдат переложением на рифмы бывших в ходу «площадных прибасок» насчет каждого полка. Это забавляло, конечно, товарищей, но, кроме того, они, а особенно жены их, сумели эксплуатировать его грамотность с пользой и стали просить писать для них грамотки к отсутствующим родственникам. Державин, выросший на Волге, знакомый хорошо с народом и бурлаками, искусно употреблял простонародные выражения и заслужил всеобщее расположение сослуживцев; часто они исполняли за него разные работы.

В Петербурге, в чине уже капрала, Державин оказывал сослуживцам офицерам подобного же рода услуги пером. Он писал для них то деловые бумаги, то письма, между прочим, даже интимного содержания, поэтически более или менее выражая пламенные страсти офицерских сердец. Кроме того, иногда он подносил им в подарок копии пером с гравированных портретов Елизаветы и других. По словам Державина, честные и почтенные люди полюбили его и имели на него хорошее влияние. Они же вскоре помогли ему получить первый офицерский чин.

Несмотря на интриги, друзья настояли на производстве его в офицеры гвардии, тогда как недоброжелательное начальство решало за бедностью выпустить Державина в армейские офицеры.

Двадцати восьми лет от роду Державин впервые, наконец, удовлетворил свое самолюбие, хотя «бедность, – говорит он, – была для него великим препятствием носить звание гвардейского офицера с приличием: особливо так как тогда более даже, нежели ныне (то есть в царствование Александра I), блеск богатства и знатность предпочитались скромным достоинствам и ревности к службе». Державин получил из полка ссуду, сукно, позумент и прочее. Продав сержантский мундир и призаняв еще денег, он купил английские сапоги и карету, старенькую правда, да еще последнюю в долг, но зато это значило обзавестись всем нужным ! Жил он в то время на Литейной, где помещались и казармы, в маленьких деревянных покойчиках, хотя бедно, однако порядочно, устранясь от всякого развратного сообщества, «ибо, – прибавляет он, – и я имел любовную связь с одною хороших нравов и благородного поведения дамою. Как был очень к ней привязан, а она не допускала меня от себя уклоняться в дурное знакомство, то и исправил я помалу свое поведение». Любопытно и то, что, не оставляя карт, он играл в это время уже не по страсти, а благоразумно и умеренно.

Сундук с «опытами» Державина, сожженный в карантине, конечно, не великая утрата в сокровищнице русской поэзии. Однако первые «пробы пера» любопытны для биографа и критика.

Державин, как мы видели, в гимназии уже выказал способности к «предметам, касающимся воображения». Обстановка детства сыграла, конечно, свою роль в развитии этой стороны его натуры. Она была незатейлива, но картины родной природы и быта кладут свою печать на впечатлительный ум ребенка, и кочевая жизнь могла только способствовать его развитию. Далее воображение развивалось чтением в гимназии.

Общество того времени было весьма невежественно. Веревкин как страстный литератор сделал попытку приобщить его к чтению и просил университет выслать двадцать экземпляров «Московских ведомостей» для распространения в крае; но и даровое угощение неохотно было принято. Из десяти полученных экземпляров разошлись после долгого времени только четыре.

Тем не менее в обществе были распространены некоторые переводные романы и кое-что из произведений Сумарокова. Потребности века вызывали особые приемы писателей. Тредиаковский в переводе «Аргениды», например, в конце каждой главы поместил мифологические и исторические примечания. Таким образом, даже чтение романов являлось, без сомнения, образовательным занятием. Оно было вместе с тем и воспитательным, так как романы переводные знакомили нашу публику с целым миром ощущений, явлений нравственных, обусловленных широким развитием общественной и политической жизни на западе.

Свидетельство самого Державина о его первом чтении украдкой для нас важно и любопытно. Достаточное образование поэта все же было, как ясно из его слов, скорее плодом самостоятельной работы, нежели преподавания. Чтение также подтолкнуло его к первым опытам и подражанию современным писателям. Не все приходилось Державину читать украдкой. Веревкин сам старался возбудить в гимназистах охоту к чтению, заставлял выучивать наизусть речи, сочиняемые преподавателями на разных языках, причем Державин знакомился с именами Фенелона и Мольера, Ломоносова и Сумарокова.

Рядом с чтением шли театральные представления. По случаю празднества годовщины коронации Елизаветы и годовщины открытия университета Веревкин, с разрешения Шувалова, вскоре же после своего назначения и приезда устроил пышное торжество. Был дан обед на 117 человек. «Три длинные линии столов касались между собою концами. На отдаленных концах поставлены были изображения частей света, по которым распространяются области всемилостивейшей самодержицы», а в середине, где столы сходились, сделана была крутая, ущелистая гора (Парнас), на которую по узким тропинкам всходило сто человеческих фигур с книгами и инструментами в руках. Большая часть, впрочем, падала на трудном пути, но Ломоносов и Сумароков (оба еще жили тогда) вслед за Аполлоном и Музами достигали благополучно вершины, чтобы петь Елизавету по приказанию Юпитера. Его повеление приносит Меркурий, и последний так искусно на тонком волоске «летящим вниз был прилеплен, что я сам, то зная, не мог волоса видеть», с наивным восхищением пишет Веревкин в донесении Шувалову, а по поводу устроенной им комедии замечает: «Вот, милосердый государь, и в Тартарии Мольер уже известен», – представлена была комедия «Школа мужей». После комедии были ужин, бал, игра и разговоры о науках . Можно себе представить восторг и впечатления Державина, его стремление подражать гению и первые «чернильные» попытки.

Вытребованный из гимназии в полк, Державин, казалось, мог надеяться на покровительство Шувалова. Он не замедлил к нему явиться с рекомендацией Веревкина и с вещами, вывезенными из Болгар. Шувалов принял его любезно и, желая, по-видимому, поощрить, отправил к известному граверу Чемесову в Академию художеств. Последний похвалил его рисунки, обещал доставить через Шувалова же средства продолжать занятия, но все это как-то заглохло.

Из числа ранних «казарменных» опытов Державин сам помнил впоследствии «стансы солдатской дочери Наташе» – сатирического содержания, то есть с разными выходками более или менее вольного характера!.. Рядом с этим есть уже и попытка воспеть Екатерину александрийским размером. В старейшей тетради поэта сохранились и страстные песни, писанные иногда по просьбе друзей, и эпиграммы, мадригалы, надписи, идиллии, наконец, молитвы. Есть и целый ряд билетов , то есть двустиший, вроде тех, что и ныне служат «литературной приправой к конфетам», например: