А. Никонов - Шарль-Луи Монтескье. Его жизнь, научная и летературная деятельность

Монтескье посещал Шантильи, замок герцога Бурбонского, сменившего умершего в 1723 году Филиппа Орлеанского. Здесь собирались дамы, ученые, литераторы, художники, и праздники сменялись праздниками. Немного ханжа, герцог Бурбонский, тем не менее, не прочь был повеселиться и, восстанавливая строжайшие ордонансы Людовика XIV против янсенистов и протестантов, заботился о роскошном убранстве своего замка, потратив на это значительные суммы.

Здесь-то сестра фаворитки герцога, маркизы При, m-lle Клермон, открыто жившая с графом Мелюном, обратила внимание на молодого, умного, веселого президента, только что прославленного благодаря «Персидским письмам». Это была молодая двадцатисемилетняя красавица, принцесса крови, происходившая от мадам Монтеспан, веселая, полная жизни и соскучившаяся, очевидно, со своим Мелюном, который, по словам Вольтера, «обладал большей добродетелью, чем привлекательностью».

Мадам Жанлис выставила ее в качестве героини в одном из своих романов; сам Вольтер посвятил ей одно из своих произведении. Натье написал картину, в которой она изображена в греческом костюме в виде Наяды, а Монтескье сочинил в честь ее поэму «Храм в Книде». Это произведение не представляет ничего особенного и, как все псевдоклассические поэмы того времени, наполнена сентиментальными рассуждениями рядом с довольно прозрачными намеками на вещи не совсем скромные, пересыпана аллегориями и блещет более галантностью, чем поэзией.

М-11е Клермон так или иначе дарила, очевидно, своею благосклонностью автора «Персидских писем», так как в ящике Монтескье сохранились три восторженных любовных его послания к ней, которые он хранил до самой смерти с большой бережностью. Вскоре, однако, эта интрига прекратилась неизвестно почему.

«Храм в Книде» долго ходил по рукам, пока один французский журнал, издававшийся в Голландии, не напечатал его текста с примечанием, в котором прямо говорилось, что это – произведение автора «Персидских писем». В 1725 году Монтескье издал его сам, но под псевдонимом греческого епископа, в бумагах которого будто была найдена рукопись.

Монтескье впоследствии долго не признавался в написании этой поэмы. Тем не менее, конечно, имя автора не было тайной ни для кого. Несмотря на сравнительное ничтожество «Храма в Книде», он понравился в салонах, – и друзья Монтескье обоего пола выдвинули в том же году его кандидатуру в академию. Но на этот раз он потерпел неудачу, так как его недоброжелатели откопали старое правило, в силу которого лицо, не живущее постоянно в Париже, не могло быть принято в члены академии.

Монтескье решил поселиться в Париже и развязаться с Бордо, к которому его привязывали парламент и местная академия. Что побудило Монтескье решиться порвать с парламентом и Бордосской академией, – сказать трудно; может быть, тут играло известную роль уязвленное самолюбие и желание во что бы то ни стало попасть в члены Французской академии, может быть, просто в Париже он нашел более подходящее общество, может быть, желал иметь больше досуга для литературных занятий, – но, во всяком случае, решение было принято, и Монтескье уехал в Бордо, чтобы устроить свои дела. Ему, однако, пришлось выдержать некоторую борьбу со своими коллегами по парламенту и академии, так как ни те, ни другие не желали отпустить его.

Может быть, ради этого коллеги Монтескье по Бордосской академии выбрали его президентом. Он за свое короткое пребывание в Бордо успел прочесть в академии два новых труда: «Общее рассуждение об обязанностях человека» и «О различии между уважением и известностью». Первый из этих трудов представляет беглый набросок и имеет лишь биографическое значение, указывая на то, что Монтескье уже тогда признавал важность сравнительного изучения законодательств различных стран и эпох.

Кроме того, он вынужден был, по обычаю, после выбора в президенты произнести речь, темой которой и избрал панегирик в честь герцога де ла Форс, покровителя академии, известного взяточника, сделавшегося, тем не менее, впоследствии другом Монтескье. В это же время англичанин Генрих Селли, проживавший во Франции по приглашению герцога Орлеанского, изобрел новый маятник, с помощью которого надеялся более точно измерять время на кораблях в море.

Для опытов избран был Бордо. Академия решила оказать ему содействие, так как это изобретение обещало дать возможность более точного определения долгот. Это еще несколько задержало Монтескье, который заинтересовался и изобретением, и личностью Селли. Впоследствии несчастный изобретатель, потеряв все свое состояние, обратился за помощью к Монтескье в довольно оригинальной форме.

Он написал ему буквально следующее: «Я страстно желаю повеситься, но полагаю, что не повесился бы, если бы имел 100 экю». Монтескье послал ему эту сумму.

Теперь в академии все дела были покончены, и Монтескье мог бы переселиться в Париж, но еще надо было покончить с парламентом. К тому же в это время у него родилась дочь, что также несколько задержало его. Монтескье, наконец, продал свою должность до своей смерти с тем, чтобы она потом перешла вновь к его сыну. Официально он выставил мотивом своего удаления желание посвятить свое время труду о законодательстве. В этом была значительная доля истины, так как он, несомненно, в это время уже весьма серьезно работал над «Духом законов».

Еще после выхода из колледжа, как припомнит читатель, Монтескье, занятый изучением права, по собственным его словам, искал дух и общий смысл законов. Он с тех пор записывал все свои мысли, касающиеся этого предмета, делал выписки из прочитанного, если они могли послужить ему для той же цели, – словом, очевидно носился с мыслью об обширном сочинении, план которого, может быть, не был еще ему ясен. Но к описываемому времени, несомненно, существовал набросок первых десяти книг «Духа законов», так как эта часть сочинения резко отличается от остальной даже в законченном виде. Здесь больше сходства с «Персидскими письмами» – то же непонимание парламентских учреждений, нет детального знакомства с государственным устройством Англии, много общих мест и так далее. Словом, очевидно, что эта часть написана до поездки в Англию и приблизительно современна «Персидским письмам». Монтескье говорил по поводу «Духа законов»: «Это – книга двадцати лет, результат двадцатилетних трудов»; значит, «Дух законов», вышедший в свет в 1748 году, начат до поездки в Англию, то есть ранее 1730 года.

Устроив таким образом дела, Монтескье переселился наконец в Париж, где поселился в небольшой скромной квартире на улице Сен-Доминик-Сен-Жермен, проводя с тех пор половину года здесь, половину в своем замке в течение почти всей последующей жизни, если не считать путешествий.