В. Огарков - Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность

Граф объезжал по нескольку раз в год громадную страну, следя за всем и везде проявляя свою инициативу. Южный берег Крыма, не имевший дорог до Воронцова, стал удобопроезжаем. Граф часто посещал этот чудный уголок, купил там большие пространства земли и завел образцовые виноградники. В Алупке в 1837 году окончена постройка дворца, расположенного в полутропическом саду террасами, спускающимися к морю, которое с шумом дробит свои волны о красивые берега Алупки. Этот уголок был местом отдыха для Воронцова, куда он приезжал почти каждый год после своих одесских и кавказских трудов. Обо всем заботился граф; это была деятельность, не похожая на заботы щедринских градоправителей, считавших необходимым увековечить память о себе фонарными столбами и рассадкою тощих ветел на улицах, а дело глубоко сознательное и живое. Но судьба и здесь отрывала Воронцова от мирных забот к шуму битв и к тяжелым сценам войны. Кроме того и самый благословенный новороссийский край посещали тяжелые испытания. Затем и на долю самого Воронцова, могущественного и, казалось, застрахованного от земных бедствий человека, выпадали тяжелые личные удары.

В 1828 году русские войска неудачно осаждали Варну. Государь, находившийся близко от места военных действий, поручил осаду Воронцову, – и Варна была взята, за что Михаилу Семеновичу досталась осыпанная бриллиантами шпага.

Богатый край не раз опустошала саранча и посещало еще более страшное бедствие – чума (в 20-х и 30-х годах). Михаил Семенович был знаком с чумою еще в Грузии. Эта убийственная зараза, страшный бич южных стран, при появлении которой ослабевают все общественные, дружеские и родственные связи, не напугала генерал-губернатора. С сознанием необходимости выполнить долг он отдавал энергические распоряжения, входил сам в зачумленные дома, уничтожал зараженное имущество, и возможно, что благодаря умным распоряжениям Воронцова зараза, похитившая тысячи жертв, не сделала еще более страшных опустошений.

Эта борьба в общественном деятеле долга с личными привязанностями нанесла графу тяжелую рану в сердце. В 1830 году, когда эпидемия, ослабевая в Одессе (где она снова свирепствовала в 1837 году), продолжала усиливаться в Севастополе, в последнем городе возник опасный бунт: возмутившимися были убиты генерал Столыпин и служащие в карантине. Между тем Воронцов только что послал свою опасно больную старшую дочь Александру в Вену с матерью, думая отправиться вслед за ними. Но когда было получено известие о бунте, граф не мог покинуть края. И он был среди тяжелых трудов и опасностей в то время, когда там, далеко от родины, томилась предсмертною болезнью любимая дочь. После того, как спокойствие было восстановлено, причем, благодаря тактичности и умению Воронцова, это обошлось почти без жертв, а наказания применялись с возможною гуманностью, измученный отец поспешил к умиравшей дочери, но на дороге получил известие о ее смерти. Нужно самому быть отцом, да еще таким нежным, каким был Воронцов, чтоб понять его горе в это печальное время.

С отцом своим Михаил Семенович виделся в предпоследний раз в 1828 году. Старик еще сохранял прежнюю любознательность и живой ум: переписку с сыном он вел до последних дней своих. В 1832 году, 9 июня, Семен Романович умер на руках своего уже прославившегося сына, приехавшего в Англию с семейством.

Михаил Семенович оказался на высоте призвания и в тяжелый 1833 год, когда, как теперь, громадные пространства нашего отечества и Новороссийский край в особенности посетил голод. Голодающих в подчиненном Воронцову районе насчитывалось до миллиона, но помощь кроме того была необходима и на обсеменение полей. Энергическими мерами было обеспечено и продовольствие, и урожай, причем немало тратилось и личных средств Воронцова, для которого, при его колоссальном богатстве, это не представляло большой жертвы. Действия его резко выделялись своею инициативою на фоне тогдашней рутины и ставились в пример другим администраторам.

Частная жизнь графа Воронцова как в Одессе, так впоследствии и на Кавказе резко разделялась на две части: скромные личные потребности и роскошь там, где нужно было поддержать престиж власти и “представительство”: блестящие балы собирали весь город, приветливость и радушие хозяев не различали знатного гостя от скромного чиновника. А в Алупке, этом сказочном крымском уголке, было еще лучше: громадный, фантастический, обвитый плющом и виноградом дворец давал приют целым сотням гостей. Нужно сознаться, что сановитость и громадное богатство хозяев, соединенные с очаровательною и изящною простотою обращения, и их роскошь импонировали толпе и подкупали в пользу четы население, способное в чаду “зрелищ” не так назойливо приставать о “хлебе”...

Граф, обладая громадною властью, иногда бывал скромен и застенчив замечательно. Он был стоек в своих взглядах и нелегко их менял, как и отношения к людям. Раз составив сознательный и разработанный план действий, граф не терпел противоречий. Добрый, прекрасный семьянин, он дал детям заботливое воспитание, причем не изменил Англии и отправил туда, в Брайтон, учиться единственного сына Семена. От долгого пребывания в России и занимая такое положение, что льстецы, так сказать, полагались по штату, граф немного и сам мог привыкнуть к лести: в постоянном хвалебном хоре, окружавшем тогда наших сановников, нельстивое отношение к начальству являлось резким диссонансом. Но хорошее отношение графа к людям, порою не заслуживавшим внимания, – в чем часто упрекали Воронцова, – могло быть и следствием влияния жены его, имевшей при себе целый двор и выдвигавшей людей, к которым она питала симпатии.

Воспитанный в Англии, стране гордого феодального дворянства, считавшего свою генеалогию на многие сотни лет и ценившего как в людях, так и в лошадях “породу”, Воронцов перенес эти взгляды и в Россию. Несмотря на свою известную “демократичность” в отношениях к людям, он очень ценил “породу” и щепетильно относился к вопросу о древности своего рода. Известны пререкания покойного Воронцова с князем Петром Долгоруковым, издателем “Российской родословной книги”, завершившиеся громким процессом (во Франции, в начале шестидесятых годов), веденным уже сыном покойного фельдмаршала. Мы не будем говорить об этом процессе, но укажем только на то, что Долгоруков в издаваемой книге не хотел произвести рода нынешних Воронцовых от рода бояр Воронцовых, известных еще в начале XVI столетия, между тем как у фельдмаршала были несомненные документы, доказывавшие тождество обоих родов. Видно, что этот вопрос причинял старому и больному князю большие нравственные огорчения.

Когда вообще возникают подобные притязания, то невольно вспоминается дидактическое изречение из одной старой книги, что “люди, основывающие свои права на уважении, на заслугах предков, похожи на картофельное растение: полезнейшая часть его – в земле”. Фельдмаршал, разумеется, имел право считать себя принадлежащим к “благородным” представителям людской расы, но он не нуждался в заслугах предков и мог бы сказать про себя, наподобие наполеоновского маршала герцога Данцигского, вышедшего из простого звания: “я сам – предок!”