В. Огарков - Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность

На эту же черту известной “родовой” гордости указывает и тот факт, что, получив титул князя на Кавказе вместе с другими знаками уважения и благодарности Николая I , Воронцов говорил: “Я был прежде старый граф, а теперь стал молодым князем”.

Характеризуя взгляды и свойства Воронцова, не забудем того, что он из Одессы в 1840 году просил о переводе декабриста князя Сергея Волконского из Сибири на Кавказ, но Бенкендорф отказался докладывать государю эту просьбу ввиду того, что Волконский был “одним из главных виновников”. К бывшему в Одессе декабристу Лореру граф тоже симпатично относился, – а все это указывает на несомненную “порядочность” и доброе сердце Воронцова.

Нужно указать еще на одну черту графа, составляющую, так сказать, частную особенность его общей любви к знанию и науке: он, по примеру своих родичей, собирал ценные исторические материалы и манускрипты, занимаясь изучением их на досуге от своих многочисленных занятий. Эти богатства, накопленные, правда, еще графами Михаилом Илларионовичем, Александром и Семеном Романовичами, и дали тот материал, который князь Семен Михайлович (единственный сын Михаила Семеновича) издал в виде неоцененного “Воронцовского архива”. Можно думать, что не только в собраниях русских нет такого огромного количества ценных исторических документов, но даже и за границею немного найдется подобного. Помимо бумаг, относящихся, собственно, до деятельности Воронцовых и их русских и иностранных современников, в собрании Михаила Семеновича были вообще материалы, драгоценные в историко-археологическом отношении, например “псковская судная грамота”, “письма царевича Алексея Петровича” и др. И когда в 1854 году Одессу бомбардировали англо-французские корабли, Воронцов, не жалея своих одесских богатств, просил только припрятать дорогие манускрипты куда-нибудь подальше во избежание опасности от пожара.

Частым и дорогим гостем у Воронцова в Одессе сначала бывал и Пушкин – веселый молодой поэт, любивший подурачиться, покутить и поухаживать. Это был еще свежий душою Пушкин, – не тот, каким мы его видим впоследствии в Петербурге, где ему теснил широкие плечи камер-юнкерский мундир и где светлые часы вдохновения омрачала пошлая клевета. Но к своей живости, к своим гениальным способностям Пушкин и в Одессе присоединял уже чрезмерное самолюбие и никому не давал спуска, будь это даже сам Воронцов. Эта черта – благородно стоять за права своей личности, вследствие горячности Пушкина, переходила иногда границы. Говоря здесь о столкновении поэта с графом, обратим, кстати, внимание на то, как в то время глубоко проникала в общество идея о кастовых различиях. Пушкин, даже сам гениальный Пушкин не мог отделаться от нее: к правам своим на уважение, как поэта, – звание, разумеется, более почетное в глазах истинно просвещенных людей, нежели счастие быть потомком даже королей, – он примешивает идеи о своем потомственном дворянстве; а как известно, название “сочинителя” Пушкин совсем не выносил. Известны письма поэта после ссоры с Воронцовым. В одном из них он, характеризуя графа жесткими и во многом несправедливыми словами, говорит: “Он видит во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думал о себе что-то другое...” Гордые слова, в которых уже сквозит сознание грядущей славы. Не менее благородно звучит и следующее место из другого письма: “Воронцов воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или одою, а тот является с требованием на уважение...” Но является уже не только как поэт, но как поэт-дворянин, генеалогию которого можно считать не менее как в 600 лет.

Начало истории разрыва Пушкина с Воронцовым, где были оба не правы и оба, кажется, впоследствии раскаялись, положил наш знаменитый поэт. Он написал несколько эпиграмм на дам и гостей, принятых у графа. Весьма возможно, что в ссоре, как осложнение, явилось и то обстоятельство, что Пушкин не стеснялся говорить любезности молодой и красивой графине, писал ей стихи и вообще, как говорится на светском языке, “ухаживал” за нею. Некоторые даже полагают, что со стороны Пушкина могло быть и глубокое чувство. И действительно, на такое утверждение могли бы дать право прекрасные и прочувствованные стихи, связанные с именем графини, как “Ангел” и “Талисман”, а также и то обстоятельство, что Пушкин был всегда в восторженном, нервном состоянии по получении писем из Одессы в своем Михайловском. А такое отношение поэта к жене Воронцова могло вызвать особенно холодное отношение со стороны последнего. Как бы то ни было, но обидчивый Пушкин в ответ на холодность графа разразился убийственными эпиграммами, хотя потом и уверял, что известное:

он просто импровизировал, а его приятели записали и разболтали. К другой же эпиграмме подал повод неосторожным выражением сам Воронцов. Когда было получено известие о казни Риэго, Михаил Семенович сказал Александру I: “Quelle heureuse nouvelle, sire!” [8]

Подлило масла в огонь назначение Пушкина в командировку для борьбы с саранчою. Это поручение, сочтенное за месть, окончательно взбесило поэта: он написал дерзкое письмо, вместе с знаменитым донесением о саранче, и вскоре затем последовало его удаление в Псковскую губернию в село Михайловское, – удаление, шедшее вразрез с желаниями поэта, но, тем не менее, давшее бесценные перлы русской литературе в период жизни на родном пепелище. Трудно, конечно, оправдать в этом деле и Воронцова. Величие человека больше всего было бы видно в том, если бы он, ради удовлетворения личной обиды, не воспользовался своею громадною властью. Но когда читаешь письмо Воронцова к Нессельроде, составленное в простых и убедительных выражениях о неудобствах пребывания Пушкина в Одессе для самого поэта, которого и образ жизни, и окружающие льстецы портят, то невольно хочется верить, что не одно негодование Воронцова было причиною удаления из Одессы Пушкина, но помогла и его прежняя репутация, а также и несомненная решительность тогдашнего центрального начальства, часто делавшего из “мухи слона”.

Как бы то ни было, но известно, что Воронцов в год смерти поэта был у его вдовы с выражениями соболезнования, а княгиня Воронцова до конца своей жизни сохранила глубокую и добрую память о поэте. Плохо владея под конец жизни глазами, она заставляла читать вслух произведения усопшего писателя, по смерти которого две одесские газеты “Одесский вестник” и “Journal d'Odessa”, основанные генерал-губернатором и бывшие его полуофициальными органами, посвятили теплые и прочувствованные статьи автору злых эпиграмм на Воронцова.

В предыдущей и в этой главах мы проследили по возможности подробно жизнь, деятельность и взгляды последнего знаменитого Воронцова. Мы знаем его отвагу, его стойкость и энергию там, где это было необходимо; его гуманность и приветливость, так сказать, в “буднее” время. Нам знаком его просвещенный взгляд на задачи государственного человека, который должен стремиться к свободному и нестесняемому возрождению общества во всех сферах его деятельности. Воронцов знал цену образования и помог делу просвещения вверенных ему областей, учреждая учебные заведения. Не может не показаться высоко симпатичным его отношение к подчиненным, к крестьянам и солдатам, об избавлении которых от телесных наказаний он старался в то время, когда это считалось почти “якобинством”, и ненависть к взяточничеству, когда эта привычка всасывалась с молоком матери. Мы видели и недостатки графа: иногда он склонен был слушать льстецов, может быть, и сам льстил, – к этому льстецы всегда приучат. Иногда граф пользовался своею громадною властью ради защиты личной чести и репутации: употреблял в необходимых случаях суровые меры, что было в очень большой степени присуще тогдашнему времени. Но имея в значительно ослабленной степени пороки той эпохи, он далеко выделялся над нею своими положительными достоинствами, и этого не должны забывать противники Воронцова при осуждении его за недостатки.