В. Огарков - Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность

В таких действиях сказывалась мысль государственного человека, желавшего “привязать” к России лучшую часть населения покоренной страны, а также и врожденное джентльменство Воронцова, не позволявшее третировать представителей благородного сословия. Местное дворянство получило право выбора и назначения на разные должности. Несколько дочерей местных князей назначены были фрейлинами к императрице. Есть, конечно, немало представителей совсем иного взгляда на этот предмет; многим удобнее кажется посылать в покоренные страны щедринских “ташкентцев”, нежели поручать работу людям из местного общества, знающим обычаи и нравы своей страны; и, конечно, люди, державшиеся такого взгляда, осуждали Воронцова. “Затирает русских!” Этот крик людей, усвоивших себе девиз “горе побежденным”, и тогда раздавался около наместника.

Но нам такой образ действий князя кажется и симпатичным, и более дальновидным, чем всякие иные взгляды на отношение победителей, к побежденным.

В эту же систему входили и другие меры: покровительство бракам русских с представительницами местных аристократических фамилий, частые балы во дворце наместника, блеск и великолепие которых действовали на восточную фантазию гостей и др.

Неутомимые занятия старого Воронцова и на Кавказе изумляли его сослуживцев и подчиненных. Вырубка лесов в Чечне и экспедиция в Дагестан заставляли его часто покидать Тифлис и участвовать во многих походах, а также делать объезды в стране, которая была ему еще мало известна. В это уже время болезнь глаз давала себя чувствовать, но не ослабляла энергии Воронцова. “Приветливость” и “мягкость” князя не оставляли его до конца его служения на Кавказе. Доступен он был всем, и это очень нравилось тщеславным туземцам, любившим часто стоять на подъезде дома сардаря (главнокомандующего) и, важно разглаживая усы, раскланиваться с проходящими приятелями, давая им таким образом знать о своем знакомстве с князем. У дома наместника был прибит ящик, куда опускались просьбы, все до одной рассматривавшиеся князем. Одним словом, поведение этого мягкого сановника, не отгораживавшего себя барьером от толпы, давало последней возможность искать у него защиты и справедливости. Рассказывают, что после ухода Воронцова с Кавказа, за которым вскоре последовала и его смерть, там сложилась следующая поговорка, указывающая на добрую память о князе: “До Бога высоко, до царя далеко, а Воронцов умер”.

Но жестоко ошибется читатель, если подумает, что “мягкость” наместника нигде ему не изменяла. Увы, и этому европейски талантливому человеку приходилось производить крутые расправы и применять по отношению к тяжело провинившимся горцам строгие меры: так, бывали дни, что на площади Тифлиса вешали за грабежи и убийства сразу по нескольку туземцев. Князь, очевидно, был последователем созданной юристами теории “устрашения”, жестокой и, может быть, не раз уже доказавшей свою несостоятельность, но до сих пор еще применяемой. И “мягкий” Воронцов в этих случаях не церемонился, чему могла способствовать и вся атмосфера тогдашней кавказской жизни, где уже доподлинно жизнь была копейкою. Возможно, впрочем, что такое отношение к преступникам выработалось у князя еще в Англии, где в то время вздергивали без церемонии на виселицу за кражу барана или подлог векселя. Известно, что безукоризненные английские джентльмены, вечно укоряющие другие государства в жестокости, употребляли утонченные казни при усмирении восстания в Индии, и уже на наших глазах произведены громадные убийства в Массове просвещенными итальянцами.

Бывают такие натуры – мягкие и приветливые, но жестко непоколебимые в исполнении того, что они считают роковою необходимостью. Одною из таких натур был Воронцов, прямолинейный человек, не терпевший возражений или помех в том, что ему представлялось государственной необходимостью.

Мягкость его обращения, не мешавшая строгости даже с теми, кому князь еще вчера жал руку, если узнавал об их виновности, подала повод к довольно забавному анекдоту. Во время объезда своих владений Воронцов подал руку одному из представлявшихся, который внезапно упал князю в ноги и умолял о помиловании. На вопрос удивленного сановника, что это значит, тот объяснил, что если сардарь кому подает руку, – этот человек погиб. Насилу князь успокоил бедняка.

А какую войну пришлось вести на Кавказе! Какие и славные и вместе глубоко трагические картины были за 60, 70 лет этой войны! Славные потому, что презрение к смерти невольно внушает уважение, как и защита слабого, и спасение раненого. Аулы разорялись, стада угонялись, жатва уничтожалась русскими, и бедные, оборванные горцы, выгнанные из своих жилищ, шли в Закавказье, шли в Турцию и погибали на дороге. Бывали не раз случаи, что горские женщины, не желая сдаваться русским, бросались в пропасти с детьми. А подвиг рядового Осипова в укреплении Михайловском. Перед ним бледнеют мифический Муций Сцевола и Коклес! Когда мюриды ворвались в укрепление Михайловское, гарнизон которого, весь перераненный, несколько суток отбивался от вдесятеро сильнейшего неприятеля, то Осипов со словами: “помните меня, братцы!” выстрелил в пороховой погреб и вместе со своими и толпою врагов взлетел в воздух. Читатель, конечно, знаком с характером кавказской войны из прекрасных рассказов Толстого, а также из Лермонтовского “Валерика” и “Максима Максимыча”. “Только выйдешь, а уж за камнем какой-нибудь косматый дьявол сидит!” – так говорил Максим Максимыч про черкесов.

Кавказские враги русских – это не знающие усталости хищники, всюду проникающие, смелые и неуловимые. При Воронцове, как и при его предшественниках, бывали удивительные случаи, будто выхваченные из сказки: генералы, уцелевшие в кровавых сражениях, погибали во время переходов по сравнительно мирным дорогам только от того, что удалялись на несколько шагов от сопровождавшей их “оказии”, а убийц и след простывал. В двадцати шагах от роты солдат, на ее глазах, несколько горцев набрасываются на офицеров, неосторожно опередивших своих провожатых, обезоруживают их и, связав добычу и схватив лошадей за узды, бросаются в волны глубокого и быстрого потока, в виду оторопевших солдат переправляются на другой берег и скачут с пленниками в горы. Но если бы мы вздумали перечислять многие эпизоды сказочной кавказской эпопеи, то нам, разумеется, не хватило бы и десятков томов. Мы здесь расскажем только один чрезвычайно интересный случай из этой войны при Воронцове. Он укажет несколько занимательных черт из отношений победителей к побежденным, а также даст понятие и о том, с какими удалыми “джигитами” пришлось мериться силами кавказским войскам.