В. Огарков - Екатерина Дашкова. Ее жизнь и общественная деятельность

В предыдущих главах мы познакомились с главными чертами характера и деятельности Дашковой. Из того уже, что мы знаем о ней, невозможно сомневаться в ее обширном уме и солидном образовании. И это единогласно заявляют многие из ее современников, хотя и относившиеся к ней вообще недружелюбно. Нам уже известно, какая жажда деятельности томила княгиню. Энергия и необычайная самостоятельность видны в каждом ее поступке. Она любит властвовать и все подчинять себе. Все у нее рассчитано и обдумано, и то, что она наметила, исполняется с глубоким сознанием необходимости совершения намеченного. В этом жестком характере, выработавшемся при суровых условиях жизни того времени, сквозят несомненно “железные” черты, и только, может быть, перенесенные испытания и долгая, исполненная огорчений и труда жизнь под конец смягчили строгую княгиню, и она, обманутая в привязанностях к своим детям, сосредоточила всю нежность своего жаждавшего покоя и любви сердца на чужом человеке, на уроженке далекой Англии, мисс Вильмот. И мы находим вполне справедливыми слова сестры этой любимицы Дашковой о знаменитой княгине: “Мне кажется, – пишет Екатерина Вильмот, стараясь набросить портрет Дашковой, – что она была бы всего более на месте у кормила правления или главнокомандующим армией, или главным администратором империи. Она положительно рождена для дел в крупных размерах”...

По отзыву такого тонкого наблюдателя, как граф Сегюр, Дашкова только по случайной, прихотливой ошибке природы родилась женщиной. Она действительно некоторыми привычками походила на мужчину. Княгиня одевалась, как и изображена на приложенном портрете, во что-то похожее на мужской костюм, что гармонировало с грубыми, мужскими чертами ее лица.

Целый ряд современников говорит о Дашковой как о замечательной женщине. По отзыву Гельбига, она “обладала большим умом, очень многими познаниями и непревосходимой приятностью в обращении”. Английский посланник Макартней пишет о ней: “Эта женщина обладает редкой силой ума, смелостью, превосходящей храбрость любого мужчины, энергией, способной предпринимать задачи самые невозможные для удовлетворения преобладающей ее страсти”. Сама Екатерина не могла отказать ей в большом уме. И доказательством умственной мощи княгини служит то обстоятельство, что несмотря на ее невозможный характер и неуживчивость общения с ней искали люди, умевшие ценить умственные достоинства.

Недюжинные силы, данные природой Дашковой, как мы уже говорили, видны в том, что она неспособна была удовлетвориться тесным кругом, предоставленным в ее эпоху женщине. Она рвалась из этого тесного круга, она чувствовала страстную жажду кипучей деятельности. Ее ум жаждал обширных знаний, – и все это такими резкими и могучими чертами рисует нам ее образ, что его не в состоянии затуманить те недостатки, которые несомненно были у княгини и которые, в глазах ее недоброжелателей, являлись далеко перевешивающими все ее добродетели. В лице Дашковой мы видим женщину, томившуюся тогдашними общественными условиями и пытавшуюся проторить новые пути для подавленной силы.

Но несмотря на это, мы, конечно, вполне понимаем, что даже такая необычайная – по энергии и уму, и притом очень образованная, – женщина не могла многого сделать, когда она волей судеб очутилась во главе Академии наук.

В задачу этого очерка не входит подробное рассмотрение истории этого ученого учреждения. Но не мешает все-таки сказать, что Академия наук, основанная у нас Петром I, пересадившим к нам и это западное учреждение, была еще очень молодым установлением, и конечно, результаты ее воздействия на общество не могли обнаружиться в скором времени. В ней сидели почти одни немцы, которых для этого даже специально выписывали из-за границы. Эти ученые, за некоторыми исключениями, в большинстве случаев проводили время в интригах друг против друга, смотрели на свои места как на синекуры, хлопотали из-за прибавок жалованья и всячески старались затирать русских, как было и со знаменитым Ломоносовым. Труды свои они печатали на чуждом для пригласившей их страны языке... Это был немецкий Олимп, отделенный от смертных, занятых весьма прозаическим отрабатыванием “барщины”. Трудно было рассчитывать, при тогдашних общественных условиях, на связь академической деятельности с живыми силами страны. И то обстоятельство, что Дашкова не произвела чудес во время своего управления Академией, не может быть поставлено исключительно только ей в вину. Во всяком случае, при ней это учреждение проявляет более живую деятельность.

Дашкова возвратилась из второго продолжительного путешествия в Петербург в июле 1782 года и поселилась на своей даче – Кирианово, названной так в честь святых Кира и Иоанна, празднующихся в день 28 июня, с которым связана история княгини. По соседству жила графиня Скавронская, племянница Потемкина, которую дядя очень часто навещал. Дашкова не могла не воспользоваться таким подходящим случаем и изъявила желание представить детей императрице. Вся семья принята была благосклонно. Обедали за столом государыни, и на следующий день вышел указ, которым “магистр искусств” Эдинбургского университета, князь Дашков, производился из прапорщиков прямо в гвардейские капитаны второго ранга. Ряд милостей посыпался на Дашкову при помощи благоволившего к ней Потемкина. В этом факте нельзя не видеть того, что и “великолепный князь Тавриды” поддался обаянию умной женщины, которая, впрочем, не стеснялась перед ним заискивать. От имени императрицы вскоре Дашковой было пожаловано в Белоруссии имение Круглое с 2500-ми крестьян, принадлежавшее прежде гетману Огинскому и конфискованное правительством. По поводу этого имения мы должны привести очень характерный для нашей героини эпизод. Она в своих мемуарах объясняет про Круглое, что, так как число крестьян было меньше, чем числилось в указе, то она могла бы и не утруждать императрицу, а обратиться в сенат. Но она будто бы предпочла хранить молчание. Между тем на самом деле еще в августе 1782 года Дашкова писала Потемкину. “Я ничего так не желаю, как то, чтобы Круглое вам полюбилось, и вы бы его, как еще не пожалованное мне, у ее величества выпросили, а мне бы достали то же в указе упомянутое число 2565 душ где-нибудь в России... Постарайся, мой милостивец, а то я, не зная вашей польской экономии и проживаясь в Петербурге, совсем банкрут скоро буду. Пора бы мне, кажется, умеренный, но собственный свой кусок хлеба иметь и от приказчества сыновних деревень отказаться также время”.

Дашковой просто хотелось получить имение в России потому, что она знала о бедности и разорении крестьян в Белоруссии. А слова о “незнании польской экономии” были только ловким ходом в этой погоне за благами земными, потому что княгиня и в Польше сумела бы хорошо хозяйничать.