Берта Порозовская - Александр Меншиков. Его жизнь и государственная деятельность

Таковы были Толстой, главный виновник несчастья царевича, таковы были все новые худородные люди, все выскочки, которым грозило возвращение к прежней безвестности: Ягужинский, Макаров, Девьер и др.; такова была партия герцога Голштинского, нареченного жениха Анны Петровны, во главе которой стоял хитрый, изворотливый министр герцога Бассевич. Наконец, к приверженцам Екатерины должно было принадлежать большинство членов синода, учреждения, вызванного к жизни Преобразователем, и в особенности знаменитый Феофан Прокопович, подписавший смертный приговор Алексею. Все это были люди, способные, энергичные, недаром выдвинутые Петром и к тому же воодушевленные сознанием грозящей им опасности, тогда как представители противной партии были люди не только менее способные, но и менее заинтересованные в успехе: в случае неудачи им не грозила такая опасность, какая грозила главным сторонникам Екатерины.

Таковы были две партии, существовавшие при дворе в момент смерти Петра. Смерть эта была так неожиданна для всех, что никто не успел надлежащим образом приготовиться к ней. О каких-либо мерах для обеспечения великого князя мы ничего не знаем. Приверженцы его, вероятно, надеялись, что достаточно исчезнуть Петру и оказанному им давлению, чтобы естественные симпатии большинства вышли наружу и вызвали реакцию против его системы и особенно против иноземцев. Даже когда болезнь императора приняла безнадежный характер, они не решались принять какие-нибудь серьезные меры из страха, что Петр может все-таки оправиться. Гораздо выгоднее было положение Меншикова и его товарищей. На их стороне была сила, они занимали важнейшие места в государстве и могли действовать без опасений. И действительно, в последние дни Меншиков, в сообществе Бассевича и Толстого, обнаруживает кипучую деятельность. Гарнизон и войска, не получавшие жалованья за 16 месяцев, были удовлетворены; казна отправлена в крепость, комендант которой был креатурой князя; разосланы указы, чтобы войска, находившиеся на работах, возвратились к своим полкам, под предлогом, чтобы они могли молиться за императора; в столице стража удвоена на всех постах, и отряды пехоты двигались по улицам для предупреждения волнений. В то же время старшие офицеры обоих гвардейских полков (из которых шефом одного был сам Меншиков, а другого – генерал Бутурлин, принадлежавший к той же партии), любивших императора до обожания и переносивших и на его супругу часть этой привязанности, и многие другие влиятельные светские и духовные лица были приглашены явиться во дворец в ночь с 27 на 28, чтобы сообщить им план о возведении на престол Екатерины. Последняя сама вышла к ним, оторвавшись от смертного одра умирающего императора, и со слезами на глазах заговорила о правах, данных ей коронованием, о несчастиях, могущих обрушиться на монархию под управлением ребенка, уверяя при этом, что не только не думает лишить великого князя короны, но сохранить ее для него и возвратить, когда небу угодно будет соединить ее с супругом. При этом не были забыты обещания повышений и наград, а для желающих воспользоваться ими тотчас же приготовлены векселя, драгоценные вещи и деньги. Такие веские аргументы подействовали, и все клятвенно обещали поддержать ее права на престол. После этого Меншиков, Бассевич и кабинет-секретарь Макаров совещались еще с час о том, что остается делать. Решено было не прибегать к насилию, а оказать только нравственное давление на противников, чтобы избрание императрицы имело характер свободного решения. Рассчитывали, что одно присутствие войска подействует на собрание устрашающим образом.

В ту же ночь, в шестом часу утра, император скончался. Сенаторы, генералы, придворные, немедленно извещенные об этом оставленными во дворце служителями, поспешили собраться в одной из комнат дворца для совещания. Они входили смущенные, озабоченные, но, видя, что большинство их принадлежит к одной партии – к партии великого князя, видимо ободрились, и лица их приняли торжествующее выражение. Зато небольшая кучка сторонников Екатерины казалась подавленной. Но вот дверь в боковую комнату отворяется, и из нее выходит Бассевич. Не смущаясь недружелюбными взглядами вельмож, он подходит к Ягужинскому и сообщает ему вполголоса, что важнейшие сановники государства уже присягнули Екатерине, что гвардия на ее стороне, а государственная казна в ее руках. Просиявший Ягужинский спешит передать это своему тестю, графу Головину; тот шепнул другому, и в несколько минут известие это облетает всю залу. Тогда Бассевич, заметив произведенное впечатление, подходит к окну и делает какой-то знак головой – это условленный сигнал, на который немедленно отвечает барабанный бой двух гвардейских полков. “Что это значит? – восклицает князь Репнин, президент военной коллегии. – Кто смел распорядиться войском без моего ведома?” “Я, – отвечает Бутурлин, – я сделал это по воле императрицы, которой всякий подданный обязан повиноваться, не исключая и тебя!”

В эту минуту с гордо-снисходительным видом выходит из внутренних покоев князь Меншиков, а вслед за тем и императрица, поддерживаемая герцогом Голштинским. Отерев слезы и ответив на безмолвные холодные поклоны присутствующих, она говорит собранию, что согласно воле покойного государя, возложившего на нее корону, она готова посвятить все свои силы тяжкому труду правления и будет стараться воспитать великого князя так, чтобы он сделался достойным того, кого теперь все оплакивают. На слова эти Меншиков отвечает, что столь важное объявление требует зрелого обсуждения и просит позволения удалиться для этого в особую комнату.

Что было дальше – нетрудно себе представить. Запутанные сторонники великого князя о нем и не заговаривали больше. Кто-то предложил назначить Екатерину только регентшей на время малолетства Петра Алексеевича, но грозные восклицания офицеров гвардии, также присутствовавших в зале, заставили отвергнуть это предложение. Тут выступил ловкий Феофан Прокопович и рассказал, что во время пребывания двора в Москве накануне торжественной коронации Екатерины, император с несколькими преданными ему слугами проводил вечер у одного английского негоцианта и там положительно выразил, что возлагает корону на супругу с тем, чтобы последняя могла ему наследовать. “Ссылаюсь в этом, – заключил Феофан Прокопович, – на всех тогда присутствовавших и, между прочим, на великого канцлера Головина”. Смущенный Головин ответил нерешительным наклонением головы, а Меншиков поспешил воскликнуть: “Какого же еще другого удостоверения нам надо? Вот словесно выраженная воля и завещание нашего государя и благодетеля. Первейшие сановники, светские и духовные, засвидетельствовали нам это. Можем ли мы им не верить?.. Верим вам, отцы и братья, и восклицаем: да здравствует императрица Екатерина!” Недовольные скрепя сердце сделали bonne mine au mauvais jeu [9]и повторили его восклицание. Ливонская пленница взошла на престол Петра Великого, и звезда Меншикова, готовая было померкнуть, воссияла ярче прежнего.