В. Огарков - Григорий Потемкин. Его жизнь и общественная деятельность

“Жизнь моя, – писал старый грешник, – душа общая со мною! Как мне изъяснить словами мою к тебе любовь, когда меня влечет к тебе непонятная сила, и потому я заключаю, что наши души с тобою сродны... Нет минуты, моя небесная красота, чтобы ты выходила у меня из памяти! Утеха моя и сокровище мое бесценное, – ты дар Божий для меня... Из твоих прелестей неописанных состоит мой экстазис, в котором я вижу тебя перед собой... Ты мой цвет, украшающий род человеческий, прекрасное творение... О если бы я мог изобразить чувства души моей о тебе!”

Вот каким пылким и нежным Ромео бывал этот страшный человек, заставлявший трепетать перед собой народы! Мы утомили бы читателя перечислением благодарственных писем императрицы к князю, всех наград, почестей, подарков, сыпавшихся на него в это время. Упомянем лишь о стоившем огромных сумм бриллиантовом лавровом венке, присланном Екатериной Потемкину за занятие Бендер. Это были необычайные милости, и это время представляло, кажется, апогей могущества и славы великолепного князя Тавриды.

Но уже в письмах государыни можно было бы усмотреть и маленькую черную тучку, которая постепенно разрослась в грозную для князя тучу...

Несмотря на то, что князя ждали в Петербурге по окончании осенних военных действий и для него были приготовлены великолепные апартаменты во дворце, он, однако, не поехал в столицу в 1789 году.

Хотя победы кампании этого года и были блестящи, но положение войска и разоренной страны являлось таким тяжелым, что Потемкин не скрывал уже сам этого перед государыней, которая начинала думать о мире. И 1790 год был посвящен переговорам об этом. Зимой 1789 – 90 годов военных действий не происходило, а князь проживал, как мы сказали ранее, с невиданною роскошью в Яссах, а затем в Бендерах, где у него дежурил целый штаб красавиц: Потемкина, де Витт, Гагарина, Долгорукая и другие. Тут-то происходили те гомерические пиры и безумно расточительные выходки князя, удивлявшие современников, и легендарные сказания о которых перешли к потомству. Здесь гремел оркестр Сарти из 300 человек, грохотали орудия при тостах за красавиц, раздавались дамам во время десерта целыми ложками бриллианты. Ухаживая за Гагариной, князь, по причине ее беременности, обещал этому новому предмету страсти собрать мирный конгресс в ее спальне. Отсюда летали курьеры за башмаками и лентами для дам в Париж. Здесь же раз произошла сцена, испугавшая присутствовавших. Слишком вольно обращавшийся с женщинами Потемкин однажды после обеда у себя, в большом обществе, схватил княгиню Гагарину за талию, та ответила ему пощечиной. Взбешенный сатрап встал и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Гости похолодели от ужаса. Но у князя нашлось достаточно такта, чтобы отнестись к этому как к невинной шутке: немного погодя он, улыбающийся, вышел из кабинета и преподнес Гагариной в знак примирения дорогую безделушку.

Приведем, кстати, рассказ о происшедшей здесь же сцене, характеризующей заносчивость и грубость, порой обнаруживавшиеся в князе при совсем неподобающей обстановке и даже с лицами, за женами которых он ухаживал. Потемкин как-то за парадным обедом стал бранить одного из своих генералов – Кречетникова, – а князь Долгорукий защищал бранимого. “Светлейший” до того рассердился, что схватил Долгорукого за Георгиевский крест, стал его дергать и сказал:

– Как ты смеешь защищать его? Ты, которому я из милости дал сей орден, когда ты во время Очаковского штурма струсил!

Встав из-за стола, князь, однако, вскоре подошел к находившимся тут австрийским генералам и сказал:

– Извините, господа, я забылся! Я с ним обошелся так, как он заслуживает.

Страшно чувственный князь не довольствовался имевшимся у него в ставке гаремом красавиц: ему нужны были новые и новые, как Дон Жуану, жертвы. Вот, например, характерная выдержка из письма (относящегося к более позднему времени) графа Чернышева из лагеря под Измаилом:

“Кроме общественных балов, бывающих еженедельно по два-три раза, у князя каждый день собирается немноголюдное общество в двух маленьких комнатах, великолепно убранных; в оных красуется вензель той дамы, в которую князь влюблен. Там бывают одни приглашенные... Впрочем, Бог знает, чем все это кончится, ибо ждут Браницкую, и уже послан офицер встретить ее. Г-жа Л. должна немедленно приехать и везет с собою молоденькую девушку, лет 15 – 16-ти, прелестную, как амур...”

Старания князя, давно, вероятно, разочаровавшегося в скором осуществлении крупных планов о мире, не увенчивались успехом. Конечно, мир, после таких блестящих успехов русского оружия, должен был бы быть почетным для нас; между тем, Порта, вероятно подзадориваемая иностранными державами, не особенно спешила вести переговоры и делать уступки. Нужно было сломить упорство Турции и взять ее последний оплот на театре войны – твердыню Измаила. Для совершения этого дела, конечно, лучше всего было назначить Суворова.

Взятие Измаила считается самым знаменитым эпизодом кампании 1790 года и одним из беспримернейших в истории. Недаром оно вдохновило гений Байрона, посвятившего ему столько чудных строк в “Дон Жуане”. Сначала князь надеялся, что крепость сдастся без кровопролития. Но этого не произошло, и решено было штурмовать ее. Все авторитеты того времени полагали, что это страшное дело невозможно. Существует предание, что Потемкин, когда штурм уже был решен, устрашенный опасностью неудачи, предоставил Суворову свободу не отваживаться на приступ. Есть и совсем легендарный рассказ о том, чем вызвано решение князя одним ударом покончить с Измаилом. Говорят, что, когда ему де Витт, гадая на картах, сказала, что Измаил сдастся через три недели, Потемкин ответил с улыбкой: “Я умею гадать лучше вас!” – и в ту же минуту послал Суворову приказ взять Измаил во что бы то ни стало приступом.

Как бы то ни было, Суворов поспешил к стенам Измаила и, встретив уже отступавшие войска, вернул их на прежние позиции. 3 декабря он сам вновь разместил их. Четыре дня прошли в безуспешных переговорах с сераскиром о сдаче. А утром 11 декабря 1790 года Суворов рапортовал Потемкину: “Нет крепче крепости, ни отчаяннее обороны, как Измаил, падший перед троном Е. И. В. кровопролитным штурмом. Нижайше поздравляю Вашу Светлость”.

Страшное и невозможное дело совершилось. Курьером к государыне об этом новом подвиге войск был отправлен Валериан Зубов, брат Платона.

Мы избавляем читателя от изображения подробностей этого свирепого штурма, где люди превратились в зверей и дрались до остервенения; приведем только несколько прекрасных строк из байроновского “Дон Жуана”: