Альберт Вандаль - Второй брак Наполеона. Упадок союза

Каково могло быть ее мнение о семейном союзе с Наполеоном? В этом отношении у Коленкура не было никаких точных данных. Ему оставалось только восстановить в своей памяти недавнее прошлое и тогдашние разговоры в салонах. В 1807 г., когда речь шла о ней самой, когда народная молва просватала ее за Наполеона, Екатерина мужественно отнеслась к той тяжелой и необычной роли, которую ей прочили. Позднее, после событий 1808 г., т. е. после событий в Испании, она вернулась к предубеждениям своей семьи против похитителя корон. Одна ее фраза, фраза характерная и чисто русская, получила большое распространение. Она будто бы сказала: “Я скорее согласилась бы быть простой попадьей, чем государыней страны, находящейся под влиянием Франции”. [316]Тем не менее, Александр, по-видимому, ставил вне всякого сомнения, что ответ из Твери будет благоприятен и что сестра присоединится к нему и поможет ему уговорить мать. Но для доставки письма и обратного ответа требовалось известное время. Заключение: к первой отсрочке прибавилась просьба о новой на десять дней; это было уже далеко от сорока восьми часов, данных императором на размышление.

Но, думал Коленкур, если императрица в течение двадцати дней ни на что не решится, может быть, царь мог бы пообещать, что в таком случае он потребует ее согласия или даст его от своего имени; что, прибегнув сперва – что весьма естественно – к мерам кротости и убеждения, он, может быть, заговорит с матерью, если это потребуется, как глава государства. Несмотря на то, что наш посланник стал различными способами домогаться этого, царь всякий раз объявлял, что не считает себя вправе поступить таким образом. Он говорил, что уважение, которое он питает к воле покойного отца и к правам матери, препятствует ему при данных условиях воспользоваться верховными правами; что его самодержавная воля кончается на пороге Гатчины; что в Гатчине его роль сводится к ведению переговоров; он “только посол посланника” [317]. Да что и в этой роли он должен действовать с бесконечными предосторожностями, и в интересах самого Наполеона, ради охранения его достоинства, которое ему дорого, всячески избегать резкости. Далее он продолжал, что, как верный друг, он поостерегся выдавать императора; что он умолчал о разговоре с Коленкуром, а сделал вид, что действует по собственному почину и говорил о браке “в смысле проекта, к которому создавшееся теперь положение может привести”. Он говорил, что употребляя эту систему, он подвигается медленнее, да и не может очень спешить, дабы не сделали вывода, что предложение уже сделано и что требуется дать ответ, но что, благодаря этому, приобретается громадная выгода, ибо Наполеон остается в стороне, и его августейшее имя ни в каком случае не будет скомпрометировано. Если предубеждения императрицы нельзя будет побороть, она никогда не узнает, что император Наполеон искал руки ее дочери, следовательно, у него не будет повода бояться с ее стороны нежелательных разоблачений. Что же касается Румянцева, сказал он, то это – сама скромность. Что ему сказано, – “умрет вместе с ним”. “Я щажу, продолжал Александр, самолюбие императора Наполеона, так, как бы я желал, чтобы, в подобном случае, щадили мое собственное. Если дело не устроится, можно поручиться, что никогда никто не будет говорить об этом”. Действуя с такими предосторожностями, не предвидел ли он отказа и не хотел ли ослабить его последствий? Сообщение о своей тактике замалчиваний, которая уже сама по себе была дурным предзнаменованием, он завершил замечанием весьма любезного, но и весьма неутешительного свойства. Он сказал? “Император Наполеон ничем не связан, даже по отношению ко мне”. Поставив вопрос таким образом. Александр предоставил нам полную свободу взять назад свое предложение и заботливо открывал перед нами двери.

В заключение еще дурной симптом: Александр и Румянцев всевозможными знаками внимания и ласковым обхождением старались возместить тот недостаток предупредительности и сочувствия, который они проявляли в деле о браке. Никогда еще Коленкур не был так чествуем, так взыскан милостями. “Никогда еще, – писал он в частном письме, – не обходились с посланником так, как со мной… Император, а также и канцлер, оказывают мне более, чем доверие, даже более, чем дружбу” [318]. В политике тот и другой желают скорого и счастливого успеха разным нашим предприятиям и предлагают свое содействие. Они готовы были дать все, кроме того, чего у них просили, и по другим делам не скупились на обещания. Намекая на слух, по которому Наполеон, желая привести свой титул в соответствие с фактическими владениями, хотел провозгласить себя императором Запада, канцлер дал понять, что это нововведение не вызовет в Петербурге ни удивления, ни неудовольствия [319].В ответ на просьбу императора о руке великой княжны Россия предлагала ему корону Карла Великого, как будто он трижды не завоевал ее своей шпагой.

Несмотря на тактику царя, которая наводила на серьезные размышления, Коленкур в момент отправки посылки сохранял большую надежду на благоприятный ответ. Он так страстно желал успеха, что заставлял себя верить в него. По его словам, император Александр желал этого брака; он хотел его и из желания угодить Наполеону, и чтобы вновь скрепить союз, и искренно работал в нашу пользу. Коленкур думал, что, после того, как мы заручились доброжелательным отношением государя, можно было предполагать, что императрица, охранив довольно продолжительным сопротивлением свое самолюбие и честь своих предрассудков, кончит тем, что уступит. Правда, в своих двух письмах посланник не позволял себе изложить ни одной личной догадки. Крайне добросовестный и точный, он ограничился тем, что предоставил говорить действующим лицам: императору, императрице-матери, канцлеру. Но прежде чем запечатать свои депеши, он вложил в конверт с несколькими донесениями о текущих делах и договором, который он представлял на утверждение императора французов, обыкновенную записку. В этой записке, состоящей из нескольких строк, он в туманных выражениях намекал на таинственные переговоры, и до некоторой степени ручался за Александра, он счел возможным поручиться за его чистосердечие и за правдивость его слов. “Я имею основание думать, – писал он, – что промедление в известных делах зависит исключительно от тех причин, на которые указывают” [320].

I. Последнее ожидание. – Впечатление, произведенное на императора первыми ответами России. – Знаменательная фраза. Какие мысли осаждают Наполеона. – Он подозревает, что Россия готовит отказ, и сам принимает меры, чтобы совершить эволюцию в сторону Австрии. – Первое заседание совета в Тюльери. – Величественный характер собрания. – Какую цель преследовал император, созывая торжественное совещание. – Как он ставит вопрос. – Доклад Шампаньи. – Сомнения, возникающие относительно мнений, выраженных членами совета: разногласие в показаниях современников. – Политические партии и их домашние счеты; правая и левая сторона. – Революционеры и Россия. – Речь Мюрата. – Охранительный союз. – Прозорливость Камбасереса. – Евгений, Талейран, кардинал Феш, Фонтан. – В какой мере император, вмешивается в спор. – Он закрывает заседание, не давая своего заключения. – Спор переходит во все слои общества. – Русский союз пред судом общественного мнения. – Якобинцы, предместье С.-Жермен, конституционалисты. – Положение в свете австрийского и русского посольств. – Записка Пелленка. – Сведения о Марии-Луизе. – Австрийский союз и представители торговли и промышленности. – Наполеон старается вызвать движение общественного мнения в пользу эрцгерцогини, но воздерживается от окончательною решения, пока не получит более убедительных сведений о намерениях России.