Альберт Вандаль - Разрыв франко-русского союза

Когда было пущено в ход столько военных хитростей, присутствие в Париже неусыпного русского агента делалось опасным. Слишком большое усердие Чернышева начинало делаться стеснительным. Император приказал следить за ним. Но, опасаясь слишком горячего усердия Савари, он предпочел доверить это дело министру иностранных дел, своему верному Маре, который в достаточной степени усвоил себе дипломатический такт. Маре обратился к своему другу барону Паскье, префекту полиции. Паскье дал ему одного из своих искуснейших сыщиков, полицейского чиновника Фудра, организовавшего целый штат шпионов, донесения которых передавались непосредственно в министерство иностранных дел. Но герцог Ровиго, чувствуя, что дело назревает, и не желая выпускать его из своих рук в момент его раскрытия, продолжал, не взирая ни на что, следить за Чернышевым с усердием подозрительного человека и не спускал с него глаз. Он, со своей стороны, тоже передал в префектуру полиции надлежащие наставления и приказания, так что полиции пришлось установить надзор одновременно за счет обоих министерств. Все приемы полицейского розыска пущены в ход. В гостинице, где жил Чернышев, поселили, под видом жильца, шпиона, с поручением следить за флигель-адъютантом день и ночь; другому лицу, искусившемуся в искусстве разбираться в тайнах секретных замков, поручено было исследовать его денежный сундук. [373]

По прошествии нескольких дней было установлено, что Чернышев только что добыл таблицу, на которой с ужасающей точностью была воспроизведена вся новая организация армии. Узнав об этом дерзком хищении, Наполеон убедился, что ему изменяют самым недостойным и наглым образом. Дело шло уже не о какой-нибудь преступной неосторожности, имеющей случайный характер, а о том, что был какой-то негодяй, француз, который обо всем давал сведения будущему врагу и торговал своей родиной.

Наполеон решил показать пример строгости и разыскать и наказать предателя. Не сдерживая более Савари, он предоставил ему полную свободу действовать, не лишая, однако, Маре права продолжать его розыски, и, таким образом, устроил между министрами нечто вроде конкурса. Но он хотел покарать сообщников Чернышева только после его отъезда. Он не хотел приобщать полковника к делу о преследовании, ибо это преждевременно осложнило бы нашу ссору с Россией. Чтобы сплавить его, он придумал средство, которое могло послужить на пользу принятой им системе – до поры до времени скрывать свои намерения. Он решил отправить Чернышева в Петербург с секретным поручением непосредственно к самому Александру. Прибегая к приему, где успех его изощренной хитрости мог доставить ему истинное наслаждение, он задумал воспользоваться русским шпионом, чтобы вернее обмануть Россию; он решил отправить с ним предложение начать переговоры, более точное, более подробное, чем все предыдущие, но которое было исключительно военной хитростью,

25 февраля он приказал герцогу Бассано привезти Чернышева в Елисейский дворец. Там, в продолжение двух часов, он говорил с ним степенно, сдержанно, как будто заранее обдумал каждое слово. [374]Любезно обходясь с Чернышевым, он, тем не менее, намеками дал ему понять, что ему известны все его проделки и что тому не удалось провести его. Зная, что когда молодой офицер придет в Петербург, там уже будет известно о наших приготовлениях к войне, он и не подумал отрицать их; напротив, он, не стесняясь, признался в них, но употребил все свое искусство, чтобы доказать, что из этого вовсе не вытекает неизбежность войны.

И в этот раз, в самых энергичных и торжественных выражениях, он заявил, что у него нет предвзятого намерения восстановлять Польшу; что не это заставляет его вооружаться, а справедливые поводы к недоверию, которые доставила ему Россия, в особенности, систематическое молчание, которым отвечают на все его просьбы объясниться и начать переговоры. “Более пятнадцати месяцев, сказал он, я надсаживаюсь, прося о присылке инструкций князю Куракину. Однако, ничего не было сделано. Вероятно, потому, что он не пользуется доверием своего правительства. Но, в таком случае, отчего не едет граф Нессельроде? Я с удовольствием узнал, что он будет отправлен в Париж. Я надеялся, что, наконец-то, мы серьезно займемся ликвидацией наших раздоров. Однако, вот уже четыре месяца, как нам говорят о его приезде, а он все не приезжает. Отчего почти год тому назад, когда император Александр в последний раз прислал вас сюда, вам не были даны полномочия? Несмотря на то, что вы живете здесь только ради собирания военных сведений, вы хорошо познакомились с ходом дел, – вы показали свое искусство, – а в то время дела были так просты, что можно было устроить их, не сходя с места. Моя политика так ясна, я так мало скрываю свой образ действий, что, в сущности, мне все равно, кого выберут для ведения переговоров, и, если хотят, могут прислать мне самого Моркова (дипломата, который во времена консульства держал себя, как личный враг генерала Бонапарта), лишь бы заблагорассудили развязать язык и начать переговоры”. Чтобы вызвать Россию на разговор, продолжал он, он испробовал все, не пропустил ни одного случая. Прошлогодний разговор с графом Шуваловым, которого он перехватил на пути, и разговор 15 августа с князем Куракиным преследовали только эту цель. Он надеялся, что столько и столь настойчивых усилий могли бы, наконец, восторжествовать над умышленной неподвижностью, над непонятной сдержанностью. Но нет: он ничего не добился. Завернулись в тогу пренебрежительного молчания и упорно остаются в ней. Не прекращая вооружаться, молчат по-прежнему. Тогда он должен был двинуть в поход находящиеся в его распоряжении войска. Теперь он собирается покрыть Германию войсками и снова занять давным-давно покинутые позиции: усилия громадные, дорогостоящие, но не превышающие его средств, ибо у него в кассе лежат нетронутыми триста миллионов. Но этот излишек средств, обеспечивая его безопасность, отнюдь не заставляет его желать войны. Он ничего не сделает, чтобы ускорить ее. Поэтому, если русские также не имеют заранее обдуманного намерения начать войну, если подозрительные передвижения их войск внушены им их опасениями по поводу Польши, которые должны рассеяться, благодаря его откровенным объяснениям, все может быть еще исправлено или устранено, и Наполеон, придя к этим твердым выводам, предлагает соглашение на следующих трех основах:

1-е. Строгое соблюдение Россией континентальной блокады и изгнание нейтральных судов; причем блокада будет смягчена системой разрешений, подобной той, какая введена во Франции.

2-е. Торговый договор, в котором будут приняты во внимание главные требования русского тарифа, но будет изъято все, что тот акт заключал в себе “неприятного и оскорбительного для французского правительства” [375].