Николай Внуков - Тот, кто называл себя О.Генри

— О черт, — пробормотал он, когда смысл слов дошел, наконец, до его сознания. — Я думал, все уже кончилось.

К столу подошел Мак-Леан.

— Что-нибудь случилось, дружище? — спросил он. — Ты выглядишь сегодня цента на два, не больше.

Билл молча протянул ему повестку. Мак Леан, наморщив лоб, прочитал ее. Усмехнулся.

— Обычная история, — сказал он. — Ничего оригинального.

— Но ведь Сэмюэль Годвин внес в кассу три тысячи долларов еще в апреле прошлого года! — воскликнул Билл. — Какого дьявола они опять подняли мое дело?

— Машина была пущена раньше, мой дорогой. Когда был обнаружен факт растраты?

— В марте.

— Вот видишь! Они все это время раскручивали маховик. Теперь он завертелся на полную мощность.

— Не понимаю, — сказал Билл.

— Тут и понимать-то нечего. Для этих крючков в судейской форме был важен факт растраты. Налицо было нарушение закона. Было оно, я спрашиваю?

— Было. Я этого не отрицаю.

— Ну вот. А остальное их не касалось.

— Что теперь делать, Эд?

— Ехать в Остин, конечно, и доказать, что это обвинение — судебная ошибка. Деньги-то внесены. Правда, зад ним числом, но внесены. Ты в полчаса можешь доказать свою невиновность. Идем-ка, покажем повестку старику Джонсону.

Атол собрала ему в небольшой чемоданчик самое необходимое. Он запретил ей идти на вокзал.

— Я вернусь, самое позднее, через два дня. Я в этом деле не виноват, Дэл. Никогда я не истратил даже цента чужих денег. Могу в этом поклясться.

В Гемпстеде он пересел на поезд, идущий в Новый Орлеан. В Остин он не приехал.

Детектив, следивший за ним от самого Хьюстона, доложил своему начальству:

«Я потерял его из виду в портовом районе Нового Орлеана. Вероятнее всего, он попытается выехать за границу на каком-нибудь грузовом пароходе. Он знает испанский и хорошо говорит на нем, поэтому можно предположить, что он направится на Кубу».

Дженнингс совсем перестал заглядывать в аптеку. Характер его вдруг резко изменился. Бесшабашность уступила место хмурой сосредоточенности, а общительность — замкнутости. Он постоянно о чем-то думал и временами уходил в себя так глубоко, что вздрагивал, когда его окликали по имени.

Хуже того — он стал скрытным. Однажды, когда Билл зашел в почтовое отделение, чтобы просмотреть свежие газеты, Эль вскочил со своего стула за конторкой и побледнел. Билл успел заметить, что он спрятал в ящик какие-то бумаги. И все полчаса, что Билл находился в отделении, Дженнингс односложно отвечал на вопросы и всем видом своим давал понять, что визит ему не особенно приятен.

В другой раз он случайно подслушал разговор Эля с Билли Рэйдлером.

— Ну, нет, — говорил Рэйдлер, — я всегда предпочитал «смит и вессон» кольту. И знаешь почему? У него рукоятка удобнее. И уж если засорится песком или какой—нибудь грязью — достаточно дунуть в ствол или вытереть о рубаху — и дело с концом. А эти паршивые кольты любой пылинки боятся.

— Чепуха! — возразил Эль. — Я пять лет работал одним кольтом, и он меня не подвел ни разу. А ты где его носил, на правом бедре или на левом?

— На левом, конечно. Рукояткой наружу и ближе к середине пояса.

Верно. Это самое удобное место. Справа оно тоже вроде бы неплохо, только быстро не выхватишь, если на тебя вдруг нападут. А скажи, Билли, может быть, все—таки стоит убрать этого старикашку Лэмбли? Мне он чертовски мешает. Я вторую ночь не сплю, думаю, что мне с ним сделать. Вечно он путается под ногами и постоянно суется не в свое дело.

С минуту длилось молчание. Потом Рэйдлер воскликнул с жаром:

Нет, нет, Эльджи! Ни в коем случае! Если ты пристрелишь Лэмбли, у тебя никого не останется. Ты и так убил уже четверых. По—моему, хватит. Надо заняться чем—нибудь другим.

Чем я могу заняться, черт побери?

Ну, хотя бы дать возможность действовать Франку. Ты совсем не даешь ему возможности показать себя.

Снова молчание.

— Что ж, пожалуй, ты прав, Билли. Попробуем выпустить на свободу Франка. Завтра же я им займусь.

Голоса понизились до шепота, и сколько Билл ни прислушивался, больше он ничего не мог разобрать.

Он бесшумно, как тень, отошел от двери.

Еще на ранчо братьев Холл он усвоил одно очень хорошее правило: никогда не вмешиваться в чужие дела. Каждый человек живет как хочет или как может. У каждого своя голова на плечах, и, хороша она или плоха, она единственная, у кого можно спросить совета. Советовать человеку — значит брать ответственность за последствия.

Но сейчас, неожиданно вторгшись в чужую тайну, он почувствовал страх и тоску.

Что они затевают? Кто такой Лэмбли? Неужели Дженнингс все—таки не выдержал и решил сыграть ва—банк? Нужно обязательно поговорить с ним. Нет, лучше не с ним. Лучше попробовать вытянуть что—нибудь из Рэйдлера. Он более простодушен, чем Эль, и, если действовать осторожно, наверняка раскроется.

— Скажите—ка, Билли, — начал он утром. — Какая муха укусила Эльджи? Почему он вдруг стал избегать старых друзей?

Рэйдлер насторожился.

— Почему вы так думаете?

— Я не думаю. Я вижу.

— А мне кажется, вы ошибаетесь, Билл. Эльджи не такой человек. Он знает цену настоящей дружбы и никогда не избегает друзей.

Возможно, мне это показалось, Билли. В нашем пансионе благородных девиц все настолько однообразно, что случайно брошенный взгляд можно принять за предупреждение. Да, теперь я уверен, что мне просто показалось, будто бы Эльджи совсем перестал заходить в аптеку. Безусловно, мне показалось.

— Э, вот вы куда гнете! — усмехнулся Рэйдлер. — Так я вам скажу, что Эль сейчас очень занят.

— Уж не сочиняет ли он прошение президенту Штатов о помиловании?

— А что сочиняете вы? — хитро прищурился Рэйдлер. — У вас в аптеке свечка иногда горит заполночь.

— У меня четыреста пятьдесят клиентов, Билли. Для того, чтобы каждому приготовить порошки…

— Бросьте, Портер. Для того, чтобы налить в бутыль касторку и рассыпать по бумажным пакетикам хину, нужно самое большее два часа. Вы—то уж наверняка сочиняете прошение о помиловании.

— Билли, вы знаете, что до ареста я работал фельетонистом в «Хьюстон Пост». И до сих пор, когда у меня под руками оказывается чистый лист бумаги, я не могу удержаться от соблазна и…

— Вы пишете фельетоны?

— Ну, фельетонами это трудно назвать… Просто пишу о том, что вспоминается. Это заметки. Беглые наброски и ничего больше.