Ральф Ингерсолл - Совершенно секретно

Омаром овладели беспокойство и тревога. Штабы обеих его армий были сбиты с толку и возбуждены до бешенства: они видели, что железо остывает, и торопились. Они старались достичь слишком многого слишком малыми средствами, и войска стали об этом догадываться.

По мере восстановления мостов вслед за американской армией медленно передвигались вперед и головные разгрузочные железнодорожные станции. Полз вперед и бензопровод. Мало-помалу снабжение налаживалось. Но к этому времени грузовики начали изнашиваться, а погода — упорно ухудшаться. Цифры изношенных и разбитых машин на маршруте "Красная пуля" стали приобретать фантастический характер.

После того как Монтгомери второй раз жестоко подвел его, Эйзенхауэр опять прислушался к настояниям Брэдли — дать ему, Брэдли, возможность продолжать наступление. Но было уже поздно. Не имея достаточного количества запасов и уже утратив свой напор, обе американские армии предприняли общее наступление в ноябре. Они продвинулись вперед, вгрызлись в Западный вал и даже прорвали его в трех местах. Но полного прорыва осуществить не удалось. То ли не хватало блестящего замысла, то ли четкости в его проведении, обеспечившей успех у Сен-Ло.

Генерал Маршалл в своем официальном отчете объясняет неудачу ноябрьского наступления плохой погодой. Причина неудачи была не в этом: позже американская армия доказала, что она умеет одерживать победы при гораздо худшей погоде. Причина неудачи заключалась в том, что весь порыв и напор американских армий были убиты, когда Эйзенхауэр остановил их, отняв у них всю их надежду на продвижение — то есть услуги добавочных авторот и огромную подъемную силу авиации, участвовавшей в операции у Арнгема. Сам Брэдли был теперь сбит с толку. Ему приходилось вести затяжную войну, а это не было его специальностью.

После неудачи ноябрьского наступления встал вопрос о том, закрепиться ли на зиму у германской границы, или попробовать продвинуться дальше. Брэдли по-прежнему считал, что останавливаться — это все равно, что предлагать немцам заделать бреши в Западном вале и безмерно увеличить количество жертв, в которые нам обойдется прорыв к Рейну. Если мы будем ждать, каждую огневую точку придется брать с боем. И Эйзенхауэр нехотя разрешил ему наступать.

Паттон всю осень неудержимо рвался в наступление; он только и толковал о прорыве Западного вала, о форсировании Рейна и об ударе на Франкфурт без запасов и даже если бы ему пришлось самому толкать машины руками. И победы Паттона, к его поражения в равной мере были следствием его веры в то, что в трудных обстоятельствах боевой дух и отвага могут заменить численный перевес и огневую мощь. Его передовые маневренные колонны, приблизившись к германской границе, ворвались в укрепления Меца, почти не встретив сопротивления. Но, как и в Бресте, он убедился, что между вступлением авангарда в укрепленный город и прочным овладением этим городом — большая разница. Не имея возможности за отсутствием бензина подтянуть пехоту, он был выбит из Меца. Когда же, наконец, ему удалось собрать достаточно войск, чтобы произвести свою первую атаку значительными силами, он потерпел поражение, которое чуть не стоило ему всей его репутации, хотя остается еще под вопросом, была ли неудачной тактика самого Паттона или это один из его корпусных командиров привнес в нее кое-что от себя.

В укреплениях Меца можно различить три формации: прежде всего средневековые фундаменты, каменная кладка которых достигает двадцати футов толщины; на них возвышаются тяжелые контрфорсы, возведенные в 1870 году; и, наконец, над ними — укрепления, построенные после первой мировой войны. Они-то и оказались для Паттона камнем преткновения.

Один талантливый немецкий командир сформировал из группы офицеров-стажеров строевую часть и при ее помощи организовал оборону этих укреплений. Эта часть сковала XX корпус Третьей армии. У Паттона не было ни людей, ни артиллерии для штурма; что же касается авиабомб, то они разбивались о мощную каменную кладку без всяких последствий, словно сырые яйца о зад слона. Только в конце ноября Паттон получил возможность начать штурм крепости и занять ее. Практический вывод из всей этой операции мог быть только тот, что первоначальная "Схема победы", к которой Брэдли старался склонить Эйзенхауэра, в августе была вполне осуществима. Ибо Мец, являвшийся ключевой позицией всего района, был первоначально занят почти без всякого сопротивления. Немцы тогда отступали по всему фронту: они не имели живой силы даже для заполнения внешние фортов Меца. Только после того как Паттон был оставлен без бензина, к противнику вернулось мужество, и он решился вступить в бой.

Дальше к северу настойчивый Ходжес со своей, по преимуществу пехотной, Первой армией имел больше успеха. 2-я пехотная дивизия, считавшая себя целой армией и располагавшая 155-мм пушками на тракторной тяге, из которых она могла бить по дотам прямой наводкой, 21 октября, при фланговой поддержке двух других дивизий, взяла Аахен. Это был первый значительный немецкий город, взятый союзниками, к тому же город, не только запрятанный в одном из наиболее сильно укрепленных районов Западного вала, но и сам по себе являющийся крепостью, — город, относительно которого имелся личный приказ Гитлера удержать его любой ценой. Но, взяв Аахен, Ходжес остался без всяких средств, которые позволили бы ему реализовать его победу.

Попытки продолжать общее наступление в ноябре не увенчались успехом. Весь американский фронт, от одного конца до другого, стал застывать, потерял подвижность, — точь-в-точь как это предсказывал Омар Брэдли, опасаясь, как бы наш натиск не ослабел.

Дух американских войск, прежде столь высокий, теперь начал падать; бойцы, такие жизнерадостные и полные воодушевления в походе, почувствовали усталость. Подул холодный ветер, полили дожди. К зимней кампании не успели подготовиться: люди не имели даже зимнего обмундирования. Каждый ярд Западного вала, отвоеванный у врага, означал новые жертвы; каждая ночь, проведенная в немецкой слякоти, влекла за собой еще большее количество жертв от обмораживания и болезни ног, вызываемой сыростью окопов. Нужда в зимнем обмундировании достигла такой остроты, что мы начали хватать, что попадется под руку.

Теперь уже не нужно было внутренних донесений, чтобы знать, что с нашими планами не все ладно. Но никто не знал, до какой степени с ними неблагополучно, — так как мы, оставаясь в неведении относительно того, что в период между сентябрем и декабрем что-то произошло внутри Германии — что-то очень важное и скверное для нас, и произошло как раз в тот период, когда Гитлеру была дана передышка. Мы тогда не знали, что это такое, но это носилось в воздухе: это чувствовали бойцы на фронте. В то время как их боевой дух падал, они замечали, что дух их врагов-немцев поднимается. Фрицы опять становились упорными.