Евгений Лукин - Технический ВТУЗ

Искал, искал — бросил. Сказал, что почудилось.

«Ну ладно, — думаю. — Погоди. Послезавтра твоя очередь».

Настаёт послезавтра.

— Владик, — говорю. — Тут у тебя упомянут некий летательный аппарат. Не мог бы ты объяснить его устройство подробнее? Как он хотя бы выглядит…

— Какой аппарат? — Жеполёт.

— Ка-кой?!

— Вот… написано: «Такой же полёт…» Веселились долго. И как выглядит — объяснили.

А между прочим, умышленные неблагозвучия на стыках слов, как потом оказалось, приёмчик изумительный. Сами подумайте: выйдешь на улицу — мат-перемат, а твои персонажи сплошь изъясняются приличными словами. Неправдоподобие получается. И начинаешь инкрустировать речь героя намеренно нехорошими звукосочетаниями. Скажем, так: «Я б с детства…»

Этакий фонетический натурализм.

Желание столкнуть в поединке ракетный дивизион, в котором я когда-то служил в звании рядового, и оголтелую фантастику в виде вульгарных насекомоподобных монстров с вертикальными зрачками и горизонтально движущимися жвалами, судя по наброскам, возникло у меня давно. Очень хотелось передать серый сумрак душной азиатской ночи, голубоватый оттенок луны, чёрные заросли верблюжьей колючки, приглушённый лязг чудовищной двери капонира.

К казарменной романтике Белка всегда относилась с некоторой брезгливостью, но и она понимала, что, продолжая работать в прежнем ключе, мы рискуем нажить себе репутацию юмористов, как впоследствии и произошло. Необходимо было срочно менять тематику, наработанные приемы, а самое главное — отношение к описываемым событиям.

Не знаю, как другим начинающим, а нам первое убийство далось с трудом. Ситуация осложнялась ещё и тем, что рядовой Левша был и впрямь живой человек — из моего дивизиона. Действительно чувствуешь себя убийцей — хоть с повинной иди.

Написав, долго не решались кому-либо показать. Наконец (лет через несколько) решились. После благоприятного отзыва Бориса Стругацкого сомнения рассеялись и мы рискнули предложить «Вторжение» для публикации. Первой, если не ошибаюсь, повестушку напечатала газета «Комсомолец Туркменистана», причём редактор (тот самый друг детства, что подал нам идею рассказа «Летним вечером в подворотне») был вынужден обратиться за разрешением чуть ли не в министерство культуры. Не могу не привести заключительную фразу его докладной записки: «Символично и то, что агрессивный пришелец из космоса на поверку оказывается слепым, ибо только слепец способен напасть на нашу Советскую Родину».

Знакомый художник (в ту пору почти все наши знакомые были художники) изобразил на холсте дачный домик, изменив при этом цвет крыльца. Народ не понял:

— Почему красное? Оно же зелёное!

— Дальтоник он, — съязвила жена художника.

— Я его так вижу, — с достоинством возразил муж. Мы с Белкой тут же придумали анекдот:

Судья: Обвиняемый, почему вы подбили глаз потерпевшему?

Обвиняемый (живописец): Я его так вижу.

Потом, поразмыслив, решили, что тема достойна полновесного рассказа, и принялись за работу, не без ехидства уснащая текст описаниями картин наших друзей (в основном авангардистов).

Бреда в их живописи хватало с избытком, и всё же до настоящего жизненного абсурда им, как выяснилось, было далеко. В 1984-м году, когда на нас обрушился каменный топор официальной критики, один видный деятель культуры заявил с высокой кафедры, что в данном произведении авторы очернили образ — кого бы вы думали? В. И. Ленина. В ужасе кинулись мы перечитывать рассказ, но ни единого намёка на вождя мирового пролетариата так и не нашли.

Хотя брезжит некое слабенькое подозрение: был у нас там персонаж с двумя профилями. Не показался ли он критику подобием сдвоенного абриса Ленина-Сталина?

Видимо, прав Достоевский: «Что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности?»

У кого-то из американцев телепортация описывается следующим образом: одновременно с исчезновением человека раз даётся звук схлопнувшегося воздуха. Представив, что ждёт телепортанта в точке финиша, мы содрогнулись и вскоре придумали, как этой трагедии избежать. Попутно сообразили, что, внедрившись в какую-нибудь скалу, а потом оттуда телепорхнув, можно попутно воздвигнуть памятник самому себе. Собственно, телепортация как явление нас не интересовала, а вот памятники… Короче, начал помаленьку складываться образ обывателя, оставлявшего свои каменные подобия на каждом углу.

Мы по-прежнему учились работать с прозой. В «Монументе» впервые возник рассказчик — со своим характером, со своей манерой изложения, и это было главной удачей. Возник также приём, который я при случае использую до сих пор: «Найдя у себя просчёт, ткни в него носом читателя — и это уже будет не просчёт, а находка». Мы в самом деле долго ломали голову, почему одежда телепортирует вместе с героем (обнажёнка нас смущала). Наконец махнули рукой (2 шт.) — и объявили, что учёные тоже ничего не понимают.

Опубликовать подобный рассказ в изобилующем статуями Волгограде было довольно сложно. Всем почему-то мерещились нехорошие намёки. Впрочем, через каких-нибудь пять лет времена изменились, и «Монумент» был напечатан.

— Люба, — сказала Белке редакторша, — застой кончился, к чему теперь осторожничать? Мне кажется, ваш рассказ можно и заострить, прямо указать на монументы вождей…

Вот уж кого в виду ни разу не имели!

Белка (умница!) ответила примерно так:

— А нам, знаете, что застой, что перестройка — разницы нет…

Позже её ответ обернется ещё одним нашим (неписаным) правилом: «Ругай прошлое теми же словами, какими ругал его, когда оно было настоящим».

Но вернёмся в 1983-й.

К тому времени нас уже заметили. Видный советский фантаст разразился гневной внутренней рецензией, где между прочим отметил, что наши произведения не зовут молодежь в «технические втузы». Словосочетание настолько нас очаровало, что мы решили выписать все наработанные приёмы на отдельный листок, так его и озаглавив: «технический втуз».

Боже, чего там у нас только не значилось!

Как вам, например, понравится «принцип падающего кирпича»?

Человек выходит из дому. На голову ему с крыши падает кирпич. Скучно. Потому что случайно. Читатель должен знать, что кирпич упадёт, и весь рассказ ждать этого события. Где? Когда? На кого? Как минимум что-то одно должно быть неизвестно вплоть до самого момента падения.

Или, скажем, «принцип беспяточного чулка».

В женском чулке пятка — наиболее уязвимая и трудоёмкая часть. В связи с этим одна американская фирма разработала чулок без пятки. Так вот, если чувствуешь, что какой-то эпизод наверняка не будет пропущен в печать, оставляй на его месте «пустую пятку» — читатель умный, читатель всё равно сообразит, что перед ним именно чулок, а не что-либо иное. Образно выражаясь: сам заштопает.