Дмитрий Кустуров - Сержант без промаха

Сейчас что передовая, что разведка — невелика разница. В разведке даже лучше — во многом сам себе хозяин.

После двух часов ходьбы тропа, по которой шли, привела к санной дороге.

— По ней они и ездют… — шепнул старик-проводник на ухо лейтенанту и для большей убедительности повел рукой вдоль дороги.

Лейтенант, внимательно посмотрев вокруг, пошел дальше.

Вскоре дорога раздвоилась. Тут проводник опять что-то шепнул, и командир жестом позвал всех к себе.

— Мы близки к цели. Дед отсюда вернется. Кого сегодня нам дали-то? Тебя? Фамилия как? Ага, Охлопков. Так вот, товарищ красноармеец Охлопков, ты останешься здесь. Видел, только что прошли коряги? Там и будет твоя засада. Задача такая: если фашистов мало — открываешь огонь и уничтожаешь их, одного из них берешь в плен и возвращаешься по тропинке. Если их много — пропустишь их и бежишь докладывать в разведвзвод. Не случись ни того, ни другого — дожидайся нас.

— Есть, товарищ лейтенант!

— Тише…Ну, бывай.

Федор, шагая по глубокому снегу, подошел к трем корягам. Он облюбовал среднюю и, сидя на корточках около нее, принялся курить. Ну и место, сзади горка, спереди дорога — отходить некуда… Затянувшись дымом, Федор стал изучать будущую свою засаду. Лежи себе как за бетонной стеной. А отверстие — настоящая амбразура, еще с навесом. Дорога к корягам, оказывается, идет прямо, затем только сворачивает направо. Обстрел отличный. Горка тоже вдоль дороги поворачивает направо. Низина, что впереди, постепенно поднимается и вдали обросла лесом. Да, отходить нельзя — сразу достанут…

Лежа, Федор стал уплотнять снег и укладывать на нем диски. Что это? Скрип саней?.. Федор насторожился. Сквозь привычный гул боя, идущего с двух сторон, явно слышен скрип. Затем скрип стал доноситься откуда-то поблизости. Обернулся и чуть не ахнул: из-за поворота горки начал выходить обоз. Это немцы… Это ихние лошади… Одна, две, три, четыре… Много как их! Федор навел автомат на дорогу. Все как на ладони. Обоз подходил все ближе. Первые три лошади особо крупные. Переставляя толстые ноги, они тянут нагруженные сани. Кажись, бельгийки. На первых санях двое сидят, третий лежит на боку. "Спокойные какие. А убьют — глазом не моргнут…" Федор снова пересчитал: 16 подвод. На задних санях почти никого. Что же делать?.. Начнет отходить — заметят. Отлежаться? Больно близко от дороги. Федор передвинул ближе диски. Прицелился. Фашисты приблизились настолько, что даже глаза их видны. "Эх, черт побери! Я один — один и погибну, вас много много и помрет…"

Как передние три сани поймались на мушку, автомат взревел огненным пламенем. Фашисты, как ошпаренные, стали шарахаться и беспорядочно стрелять кто куда. После двух коротких последовала длинная очередь. Весь обоз смешался в кучу. Ошалелые фашисты заметили своего противника, когда из них осталось в живых всего несколько. Они сразу же сбили с коряги снежный козырек, и пули засвистели над головой автоматчика-одиночки. Вот беда… Патронов осталась всего одна коробка. Отходить нельзя — пришьют тут же. Вперед, значит? Федор вскочил и, стреляя на ходу, бросился к обозу. Он бежал, пока не достиг трупа лошади. Заметил, что из-под ближних саней двое из автомата бьют по корягам и тут же пустил несколько пуль по ним. Затем взял у убитого автомат и стал из него же бить по фашистам, пока те не угомонились. Наконец, Федор перестал стрелять и облегченно вздохнул. Он вытер пот со лба и тут увидел на дороге легковую машину. Она мчалась из-за поворота горки, откуда вышел обоз. "Неужто подмога им катит?" Федор снова кинулся за подводы. "Почему одна?" Если одна, лучше пусть поближе подойдет. "Что за чертовщина, это же наш газик". Федор успокоился, но головы так и не поднял. Газик, приблизившись еще немного, остановился. Вышел стройный военный в белой дубленке и быстро пошел в сторону Федора. Федор встал.

— Откуда ты?

— Я… 1243-й полк. Разведка.

— Где остальные?

— Туда пошли.

Стройный военный повернулся и тем же быстрым шагом пошел к машине.

— Товарищ генерал, тут действует разведрота 1243-го полка. Как вы предполагали, немцы везли боеприпасы и продовольствие. Сейчас же отправлю старшину со взводом.

"Ба, так это машина командира дивизии! Что же так неосторожно плутает?" — подумал Федор.

Газик повернул направо и вскоре исчез за небольшим холмиком.

Прошел еще месяц. А бои не утихали даже ночью. В такой суматохе — на четвертое утро после того, как Федор один перебил немецкий обоз — противник снова овладел Тарутином. Полк, потеряв много своих убитыми и ранеными, вынужден был боевой участок сдать другой части. Теперь, передвинувшись на занятую некогда им позицию, держит оборону.

Погода резко потеплела: появились лужи, потекли ручейки. Но ночью, особенно под утро, от стужи знобит и зуб на зуб не попадает. А днем развозит и ко сну тянет. От прилипшей к ботинкам и обмотке глины еле передвигаешь ноги. Шинель, промокшая насквозь и испачканная грязью, бьет колени. В ботинках хлюпает, ноги ночью мерзнут, днем преют до появления на ступнях твердых, бледных морщин.

У Федора лицо сильно обветрено, губы потрескались и шелушатся. Он ведет огонь так, будто всю жизнь только этим и занимался: прикидывает, присматривается, когда целится, весь застывает… Серьезное выражение лица иногда сменяется чем-то похожим на улыбку — значит, попал в цель.

Возле него спит напарник. Как только пришли сюда, Федор добыл широкую доску. Сейчас стоит на ней. Когда наступит его черед отдыха, вытащит ее со дна окопа, вытрет немного и, положив на свою нишу, ляжет поспать часа на полтора-два.

Жизнь на передовой для солдата — это всегда испытание. О том и слов нет. Она ему часто преподносит то, чего ожидал меньше всего. Фашистский самолет, к примеру, сбрасывает вместо бомб пустые бочки с отверстиями. Новичок испугается рева и свиста таких бочек больше, чем настоящей бомбы. Не зная куда деться, он жмется изо всех сил к земле. Страшный рев давно прошел, а он все лежит и, зажмурив глаза, ждет взрыва… Или вчерашний случай. Ничего не скажешь, и смех, и горе.

Немцы раньше каждый день вопили по радио: "Генерал Соколов вас оставил на произвол судьбы, во избежание кровопролития, сдавайтесь или истребим всех до единого!" А сегодня почему-то не слышно было. "Приперло, значит, фрица", — подумал тогда Федор. Сил и у наших было мало: взвод имел десяток бойцов, два пулемета и один миномет. С той и с другой стороны огонь постепенно угасал и к четырем часам вовсе прекратился. Из немцев один солдат свой автомат отложил в сторону, а сам медленно выполз на бруствер. Затем, почуяв, что не стреляют, сел, огляделся и снял каску. Это подействовало и на тех, и на других. Вскоре и они, и наши сидели на обочине траншеи. Федор тоже вылез и попытался сесть, но под ним попадались то осколки, то обломки человеческих костей. Тогда он достал свою доску и, сидя на ней, стал выжимать подол шинели, не забывая следить за фашистами. Кто курит, кто скоблит шинель, кто очищает обувь от грязи… От всех клубится пар. Очень уж похожи на кур, вымокших в луже и севших сушиться на жердь. Поле между двумя траншеями представляло собой безобразное по виду, невероятное по составу месиво. Оттуда торчало все: стволы разбитых винтовок и орудий, куски танков, сгоревших, затем разнесенных взрывами изуродованные человеческие кости… Бесчисленные бесформенные воронки заполнены грязью и талой водой. "Ну и разнесло… Как же… Сколько тут поплясала война!" подумал Федор. Почти одновременно с его внутренним голосом донесся до его слуха хриплый голос: