Елена Келлер - История моей жизни

Я давно поняла, что окружающие пользуются способом общения, отличным от моего. Не подозревая, что глухого ребенка можно научить говорить, я испытывала неудовлетворение от методов общения, какими пользовалась. Тот, кто целиком зависит от ручной азбуки, вечно чувствует скованность и ограниченность. Это чувство стало вызывать у меня досаду, осознание пустоты, которую следует заполнить. Мысли мои бились, как птицы, стремящиеся лететь против ветра, но я настойчиво повторяла попытки пользоваться губами и голосом. Близкие старались подавить во мне это стремление, страшась, что оно приведет меня к тяжелому разочарованию. Но я не поддавалась им. Вскоре произошел случай, который привел к прорыву через эту преграду. Я услышала о Рагнхильде Каата.

В 1890 году миссис Лэмсон, одна из учительниц Лоры Бриджмен, только что вернувшаяся из поездки в Скандинавию, пришла навестить меня и рассказала о Рагнхильде Каата, слепоглухонемой норвежской девочке, которая сумела заговорить. Не успела миссис Лэмсон закончить рассказ об успехах Рагнхильды, как я уже загорелась желанием их повторить. Я не успокоюсь, пока моя учительница не повезет меня за советом и помощью к мисс Саре Фуллер, директрисе школы Хораса Манна. Эта очаровательная и милая леди сама предложила меня обучать, к чему мы и приступили 26 марта 1890 года.

Метод мисс Фуллер был следующим: она легонько провела моей рукой по своему лицу и дала мне почувствовать положение своего языка и губ в то время, когда она производила звуки. Я с пылким рвением стала подражать ей и в течение часа выучила артикуляцию шести звуков: М, П, А, С, Т, И. Мисс Фуллер дала мне в общей сложности одиннадцать уроков. Я никогда не забуду удивления и восторга, которые почувствовала, произнеся первое связное предложение: «Мне тепло». Правда, я сильно заикалась, но то была настоящая человеческая речь.

Душа моя, чувствуя прилив новых сил, вырвалась из оков на волю, и посредством этого ломаного, почти символического языка потянулась к миру познания и веры.

Ни одно глухое дитя, пытающееся выговорить слова, никогда им не слышанные, не позабудет упоительного изумления и радости открытия, охвативших его, когда оно произнесло свое первое слово. Только такой человек сможет по-настоящему оценить пыл, с которым я разговаривала с игрушками, камнями, деревьями, птицами или животными, или мой восторг, когда Милдред откликалась мне на зов, или собаки слушались моей команды. Неизъяснимое блаженство — заговорить с другими крылатыми словами, не требующими переводчика! Я говорила, и счастливые думы летели на волю вместе с моими словами, — те самые, которые так долго и так тщетно пытались освободиться из-под власти моих пальцев.

Не стоит полагать, что за такой короткий срок я действительно смогла заговорить. Я научилась только простейшим элементам речи. Мисс Фуллер и мисс Салливан могли понимать меня, но большинство людей не поняло бы ни одного слова из ста, произнесенных мною! Неправда и то, что, выучив эти элементы, я проделала остальную работу сама. Если бы не гений мисс Салливан, если бы не ее настойчивость и энтузиазм, я не продвинулась бы так далеко в овладении речью. Во-первых, мне приходилось работать день и ночь, чтобы меня могли понять хотя бы самые близкие; во-вторых, мне постоянно была необходима помощь мисс Салливан в усилиях четко артикулировать каждый звук и сочетать эти звуки тысячью способов. Даже теперь она каждый день обращает мое внимание на неправильное произношение.

Все учителя глухих знают, каково это, что за мучительный труд. Мне приходилось использовать чувство осязания, чтобы уловить в каждом отдельном случае вибрации горла, движения рта и выражение лица, причем очень часто осязание ошибалось. В таких случаях мне приходилось повторять слова или предложения часами, пока я не ощущала правильное звучание своего голоса. Моим делом было практиковаться, практиковаться, практиковаться. Усталость и уныние нередко угнетали меня, но в следующий момент мысль о том, что скоро я попаду домой и покажу своим родным, чего достигла, подгоняла меня. Я пылко воображала себе их радость от моих успехов: «Теперь моя сестренка меня поймет!» Эта мысль была сильнее всех препятствий. В экстазе я вновь и вновь повторяла: «Я больше не молчу!» Меня изумляло, насколько легче оказалось говорить, а не рисовать знаки пальцами. И я перестала пользоваться ручной азбукой, лишь мисс Салливан и некоторые друзья продолжали применять ее в беседах со мной, как более удобную и быструю, чем чтение по губам.

Пожалуй, здесь я объясню технику пользования ручной азбукой, которая озадачивает людей, редко соприкасающихся с нами. Тот, кто читает мне или говорит со мной, рисует знаки-буквы у меня на руке. Я кладу свою руку на руку говорящего, почти невесомо, чтобы не затруднять его движения. Положение руки, меняющееся каждый миг, так же легко ощущать, как и переводить взгляд с одной точки на другую, — насколько я могу это себе представить. Я не ощущаю каждую букву отдельно, так же, как вы не рассматриваете отдельно каждую букву при чтении. Постоянная практика делает пальцы чрезвычайно гибкими, легкими, подвижными, и некоторые мои друзья передают речь так же быстро, как печатает хорошая машинистка. Разумеется, подобная передача слов по буквам не более осознанна, чем при обычном письме…

Наконец счастливейший из счастливых моментов настал: я возвращалась домой. По дороге я говорила без умолку с мисс Салливан, чтобы совершенствоваться до последней минуты. Не успела я оглянуться, как поезд остановился на станции Таскамбия, где на платформе ждала меня вся моя семья. Глаза мои и теперь наполняются слезами, когда я вспоминаю, как прижала меня к себе матушка, трепещущая от радости, как воспринимала она каждое произносимое мною слово. Маленькая Милдред, вереща от восторга, схватила меня за другую руку и поцеловала, что же касается отца, то он выразил свою гордость долгим молчанием. Сбылось пророчество Исайи: «Холмы и горы запоют пред вами, и деревья будут рукоплескать вам!»

Зимой 1892 года ясный небосклон моего детства был вдруг омрачен. Радость покинула мое сердце, и на долгое время им овладели сомнения, тревоги и страхи. Книги утратили для меня всякое очарование, и даже сейчас мысль о тех ужасных днях леденит мое сердце.

Корнем, из которого произросли неприятности, послужил мой маленький рассказ «Царь Мороз», написанный и отосланный мистеру Ананьосу в Перкинсовский институт слепых.

Я написала этот рассказ в Таскамбии, после того, как научилась говорить. Той осенью мы оставались в Ферн-Кворри дольше обычного. Когда мы там были, мисс Салливан описывала мне красоты поздней листвы, и эти описания, должно быть, воскресили в моей памяти рассказ, который когда-то мне прочли, и я запомнила его бессознательно и почти дословно. Мне-то казалось, что я все это «выдумываю», как говорят дети.