Елена Келлер - История моей жизни

Я села за стол и записала свою выдумку. Мысли текли легко и плавно. Слова и образы слетались к кончикам моих пальцев. Фразу за фразой чертила я на брайлевой доске в восторге сочинительства. Теперь, если слова и образы приходят ко мне без усилий, я воспринимаю это как верный признак того, что они не родились в моей голове, а забрели в нее откуда-то извне. И я с сожалением прогоняю этих подкидышей. Но тогда я жадно впитывала все, что читала, без малейшей мысли об авторстве. Даже теперь я не всегда уверена, где пролегает граница между моими собственными чувствами и мыслями и тем, что я вычитала в книгах. Полагаю, это происходит из-за того, что многие мои впечатления приходят ко мне при посредстве чужих глаз и ушей.

Закончив писать свой рассказ, я прочитала его моей учительнице. Вспоминаю, какое удовольствие испытывала я от наиболее красивых пассажей и как сердилась, когда она меня прерывала, чтобы поправить произношение какого-то слова. За обедом сочинение было прочитано всей семье, и родные были поражены моим талантом. Кто-то спросил меня, не прочла ли я это в какой-нибудь книжке. Вопрос очень меня удивил, так как я не имела ни малейшего предположения, чтобы кто-то читал мне нечто подобное. Я сказала: «О нет, это мой рассказ! Я написала его для мистера Ананьоса, ко дню его рождения».

Переписав опус, я отправила его в Бостон. Мне было кем-то предложено заменить название «Осенние листья» на «Царь Мороз», что я и сделала. Я несла письмо на почту с таким чувством, словно лечу по воздуху. Мне и в голову не приходило, как жестоко заплачу я за этот подарок.

Мистера Ананьоса «Царь Мороз» привел в восторг, и он опубликовал рассказ в журнале Перкинсовского института. Счастье мое достигло необозримых высот… откуда я вскоре была сброшена наземь. Я ненадолго приехала в Бостон, когда выяснилось, что рассказ, похожий на моего «Царя Мороза», появился еще до моего рождения под названием «Морозные феи» в книге мисс Маргарет Кэнби «Бёрди и его друзья». Оба рассказа настолько совпадали по сюжету и языку, что стало очевидно: мой рассказ оказался настоящим плагиатом.

Нет ребенка, которому бы довелось больше меня испить из горькой чаши разочарования. Я себя опозорила! Я навлекла подозрения на самых моих любимых! И как могло это случиться? Я ломала себе голову до изнеможения, стараясь вспомнить все, что читала до того, как сочинила «Царя Мороза», но не могла припомнить ничего похожего. Разве что стихотворение для детей «Проказы Мороза», но его я точно в своем рассказе не использовала.

Сначала мистер Ананьос, очень расстроенный, поверил мне. Он был необычайно добр и ласков со мной, и на короткое время тучи рассеялись. Чтобы успокоить его, я старалась быть веселой и нарядиться покрасивее к празднику дня рождения Вашингтона, состоявшемуся вскоре после того, как я узнала грустную новость.

Я должна была представлять Цереру на маскараде, который устраивали слепые девочки. Как хорошо я помню изящные складки своего платья, яркие осенние листья, венчавшие мою голову, злаки и плоды в моих руках… и, среди веселья маскарада, гнетущее ощущение надвигающейся беды, от которого сжималось сердце.

Вечером накануне праздника одна из учительниц Перкинсовского института задала мне вопрос по поводу «Царя Мороза», и я ответила, что мисс Салливан много рассказывала мне о Морозе и его чудесах. Учительница расценила мой ответ как признание, будто я помню историю мисс Кэнби «Морозные феи». Она поспешила сообщить свои умозаключения мистеру Ананьосу. Он в это поверил, или, по меньшей мере, заподозрил, что мисс Салливан и я намеренно украли чужие светлые мысли и передали ему, чтобы добиться его расположения. Меня вызвали отвечать перед комиссией по расследованию, состоявшей из учителей и сотрудников института. Мисс Салливан велено было меня оставить одну, после чего меня стали расспрашивать или, вернее, допрашивать с настойчивой решимостью заставить меня признаться, будто я помню, как мне читали «Морозные феи». Не умея выразить это словами, я в каждом вопросе ощущала сомнения и подозрения, и к тому же чувствовала, что добрый друг мистер Ананьос глядит на меня с упреком. Кровь стучала у меня в висках, сердце отчаянно билось, я едва могла говорить и отвечала односложно. Даже сознание того, что все это — нелепая ошибка, не уменьшало моих страданий. Так что когда мне, наконец, позволили покинуть комнату, я находилась в таком состоянии, что не замечала ни ласки моей учительницы, ни сочувствия друзей, говоривших, что я храбрая девочка и что они мною гордятся.

Лежа той ночью в постели, я плакала, как, надеюсь, плачут немногие дети. Мне было холодно, мне казалось, что я умру, не дожив до утра, и мысль эта меня утешала. Я думаю, что если бы подобная беда пришла ко мне, когда я стала постарше, она сломила бы меня непоправимо. Но ангел забвения унес прочь большую долю печали и всю горечь тех грустных дней.

Мисс Салливан никогда не слышала о «Морозных феях». С помощью доктора Александра Грэхема Белла она тщательно расследовала эту историю и выяснила, что у ее подруги миссис Софии Хопкинс, у которой летом 1888 года мы гостили на мысле Код, в Брюстере, был экземпляр книги мисс Кэнби. Разыскать ее миссис Хопкинс не смогла, но вспомнила, что, когда мисс Салливан уезжала на каникулы, она, пытаясь меня развлечь, читала мне разные книжки, и сборник «Берди и его друзья» среди этих книг был.

Все эти чтения вслух тогда не имели для меня никакого значения. Даже простого начертания знаков-букв было тогда достаточно, чтобы развлечь ребенка, которому почти нечем было развлекаться. Хотя я не помню ничего об обстоятельствах этого чтения, не могу не признать, что всегда старалась запомнить побольше слов, чтобы по возвращении моей учительницы выяснить их значение. Ясно одно: слова из этой книжки неизгладимо запечатлелись в моем сознании, хотя долгое время об этом никто не подозревал. И я — меньше всех.

Когда мисс Салливан вернулась в Брюстер, я не заговорила с ней о «Морозных феях», видимо, потому, что она сразу начала читать со мной «Маленького лорда Фаунтлероя», который вытеснил из моей головы все остальное. Тем не менее факт остается фактом, однажды мне читали книгу мисс Кэнби, и, хотя прошло много времени и я о ней забыла, она вернулась ко мне так естественно, что я не заподозрила в ней дитя чужого воображения.

В этих моих несчастьях я получила много писем с выражением сочувствия. Все мои самые любимые друзья, за исключением одного, остались доныне моими друзьями.

Сама мисс Кэнби написала мне: «Когда-нибудь, Елена, ты сочинишь замечательную сказку, и она послужит многим помощью и утешением». Этому доброму пророчеству не суждено было сбыться. Я больше никогда не играла словами ради наслаждения. Более того, с тех пор меня вечно мучает страх: а вдруг то, что я написала, не мои слова? Долгое время, когда я писала письма, даже к матушке, меня охватывал внезапный ужас, и я вновь и вновь перечитывала написанное, чтобы убедиться в том, что не вычитала все это в книжке. Если бы не настойчивое ободрение мисс Салливан, думаю, я прекратила бы писать вообще.