Елена Келлер - История моей жизни

В те утра, когда кататься мне не хотелось, мы с моей учительницей отправлялись бродить по лесам и позволяли себе потеряться среди деревьев и лоз, следуя не по дороге, а по тропкам, проложенным коровами и лошадьми. Часто мы забредали в непроходимые заросли, выбраться из которых могли только в обход. Мы возвращались в коттедж с охапками папоротников, золотарника, лавра и роскошных болотных цветов, встречающихся только на Юге.

Иногда я отправлялась с Милдред и маленькими двоюродными сестрами собирать плоды хурмы. Сама я их не ела, но любила их тонкий аромат и обожала выискивать их в листьях и траве. Еще мы ходили за орехами, и я помогала малышам раскрывать их скорлупу, высвобождая крупные сладкие ядрышки.

У подножья горы проходила железная дорога, и мы любили наблюдать за проносящимися поездами. Случалось, отчаянные паровозные гудки вызывали нас на крыльцо, и Милдред взволнованно сообщала мне, что корова или лошадь забрели на железнодорожные пути. Примерно в миле от нашего дома железная дорога пересекала глубокое узкое ущелье, через которое был перекинут решетчатый мост. Идти по нему было очень трудно, так как шпалы располагались на довольно большом расстоянии друг от друга и были такими узкими, что, казалось, идешь по ножам.

Однажды мы с Милдред и мисс Салливан потерялись в лесу и, после многочасового блуждания, так и не смогли найти обратной тропинки. Внезапно Милдред указала своей маленькой ручкой вдаль и воскликнула: «Вот же мост!» Мы предпочли бы любой другой путь, но уже смеркалось, а решетчатый мост позволял срезать дорогу. Я должна была нащупывать ногой каждую шпалу, чтобы сделать шаг, но не боялась и шла хорошо, пока издали не донеслось пыхтенье паровоза.

«Я вижу поезд!» — воскликнула Милдред, и в следующую минуту он задавил бы нас, если бы мы не спустились вниз по перекладинам. Он пронесся над нашими головами. Я ощутила горячее дыхание машины на своем лице, чуть не задохнувшись от гари и дыма. Поезд грохотал, решетчатая эстакада тряслась и раскачивалась, мне показалось, что вот сейчас мы сорвемся и упадем в пропасть. С невероятным трудом вскарабкались мы опять на пути. Домой мы добрались, когда совсем стемнело, и обнаружили пустой коттедж: вся семья отправилась разыскивать нас.

После первого моего визита в Бостон я почти каждую зиму проводила на Севере. Как-то я побывала в одной из деревень Новой Англии, окруженной замерзшими озерами и обширными заснеженными полями.

Я вспоминаю свое изумление, когда открыла, что чья-то таинственная рука обнажила деревья и кусты, оставив лишь кое-где случайный сморщенный листок. Птицы улетели, их опустевшие гнезда на голых деревьях были полны снега. Земля словно онемела от этого ледяного прикосновения, душа деревьев спряталась в корнях и там, свернувшись клубочком в темноте, тихо уснула. Вся жизнь словно отступила, затаилась, и даже когда светит солнце, день «съежился, замерз, как будто стал он стар и обескровлен». Пожухлая трава и кусты превратились в букеты сосулек.

А потом настал день, когда зябкий воздух возвестил о грядущем снегопаде. Мы выбежали из дома, чтобы ощутить первое прикосновение к лицу и ладоням крохотных первых снежинок. Час за часом плавно падали они с небесных высот на землю, разглаживая ее все ровнее и ровнее. Снежная ночь опустилась над миром, и наутро знакомый пейзаж едва можно было узнать. Все дороги замело, не осталось ни вехи, ни приметы, нас окружал белый простор со вздымавшимися среди него деревьями.

Вечером поднялся северо-восточный ветер, и снежинки заклубились в яростной круговерти. Мы сидели вкруг большого камина, рассказывали смешные сказки, веселились и совсем позабыли, что находимся посреди унылого безлюдья, отрезанные от остального мира. Ночью ветер свирепствовал с такой силой, что нагнал на меня смутный ужас. Балки скрипели и стонали, ветви окружавших дом деревьев бились в окна и стены.

Три дня спустя снегопад прекратился. Солнце пробилось сквозь тучи и засияло над бескрайней белой равниной. Сугробы самого фантастического вида — курганы, пирамиды, лабиринты — возвышались на каждом шагу.

Сквозь заносы были прокопаны узкие тропинки. Я надела теплый плащ с капюшоном и вышла из дома. Морозный воздух обжег мне щеки. Частью по расчищенным тропинкам, частью преодолевая небольшие сугробы, нам с мисс Саливан удалось добраться до соснового леса за широким пастбищем. Деревья, белые и неподвижные, стояли перед нами, как фигуры мраморного фриза. Не пахло сосновыми иголками. Лучи солнца падали на ветки, осыпавшиеся щедрым бриллиантовым дождем, когда мы их касались. Свет был так пронзителен, что проникал сквозь завесу мрака, окутавшую мои глаза…

Шли дни, и сугробы от солнечного тепла постепенно съеживались, но не успели они растаять, как пронеслась другая снежная буря, так что в течение всей зимы мне так и не пришлось ощутить под ногами голую землю. В промежутке между вьюгами деревья подрастеряли свой бриллиантовый покров, и подлесок совсем обнажился, но озеро не таяло.

Той зимой любимым нашим развлечением было катание на санках. В некоторых местах берег озера круто вздымался. По этим откосам мы и съезжали. Мы садились на санки, мальчишка хорошенько подталкивал нас — и в путь! Вниз, между сугробами, перескакивая рытвины, мы неслись к озеру и затем по его сверкающей поверхности плавно катили к противоположному берегу. Что за радость! Что за блаженное безумие! На один неистовый счастливый миг мы рвали цепь, приковывающую нас к земле, и, взявшись с ветром за руки, ощущали божественный полет!

Весной 1890 года я научилась говорить.

Мое стремление издавать понятные другим звуки всегда было очень сильным. Я старалась производить голосом шумы, держа одну руку на горле, а другой осязая движение губ. Мне нравилось все способное шуметь, мне нравилось ощущать мурлыканье кошки и лай собаки. Еще я любила держать руку на горле певца или на рояле, когда на нем играли. Перед тем как лишиться зрения и слуха, я быстро выучилась говорить, но после болезни враз перестала разговаривать, потому что не могла себя слышать. Я днями сидела на коленях у матушки, держа руки на ее лице: меня очень развлекало движение ее губ. Я тоже двигала губами, хоть и позабыла, что такое разговор. Близкие рассказали мне, что я плакала и смеялась и какое-то время издавала звуки-слоги. Но это было не средством общения, а потребностью упражнять голосовые связки. Тем не менее, было слово, которое имело для меня смысл, значение которого я помню до сих пор. «Вода» я произносила как «ва-ва». Однако даже оно становилось все менее внятным. Я совсем перестала пользоваться этими звуками, когда научилась рисовать буквы пальцами.