Ричард Колье - Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини

Многих присутствовавших пробирал озноб, и не только от холода. Трибунал носил формальный характер, и все это хорошо знали. Даже сама обстановка говорила о спланированной трагедии: с черными бархатными занавесями окон зала резко контрастировали белые, как черепа, пучки прутьев ликтора и алая скатерть на судейском столе. Характерно, что почти все судьи пытались было освободиться от своих обязанностей. Ренцо Монтана считал, что предстоявшее заседание будет носить «характер мщения, а не правосудия». Франц Паглиани, врач по профессии, заявил секретарю партии Паволини:

— Задача врача заключается в спасении жизни пациента, а не в вынесении ему смертного приговора.

Мало кто из обвиняемых рассчитывал на благоприятный исход. Им не были предоставлены даже адвокаты для защиты. Один только маршал де Боно передал из тюрьмы своей кузине: «Остается дня три. Постарайся, чтобы к моему возвращению был готов хороший ужин».

Остальные разделяли горечь Чиано, который написал Эдде 6 января: «Ты все еще вынашиваешь иллюзию, что я через несколько часов буду свободен, и мы снова будем вместе, для меня же начинается агония».

За двадцать четыре часа до вылазки Эдды к десятому километру шоссе Хильдегард Беец сообщила Чиано ужасную новость: операция «Граф» отменялась. Настороженный сообщением Риббентропа и Геббельса о готовящемся заговоре, Гитлер вызвал к себе Гиммлера и Кальтенбруннера, потребовал от них признания и сурово отчитал. Позвонив генералу Харстеру в Верону, фюрер предупредил его:

— Если Чиано удастся бежать, вы заплатите за это собственной головой.

Когда Кальтенбруннер попытался оспорить решение Гитлера, фактически приговорившего Чиано к смерти, фюрер лишь громко рассмеялся:

— Муссолини никогда не позволит отправить отца своих любимых внуков на смерть. В этом заключается одна из особенностей итальянцев.

В действительности же Гитлер ошибался. Еще за два месяца два представителя старой гвардии, заседавшие в здании префектуры Вероны — во дворце Скалигеро, приговорили шесть жителей города к смертной казни. Это были Пьетро Козмин, очкарик, бывший офицер флота, сам болевший раком легких, и майор Никола Фурлотти, тоже носивший очки, говоривший всегда полушепотом, начальник городской полиции. В тот день, когда Козмин объявил себя префектом с пистолетом в руке, он вместе с Фурлотти решил: если Чиано по протекции Муссолини будет освобожден, он должен будет умереть от рук Фурлотти по дороге из Кастельвеччио в тюрьму.

Постоянно кашляя и прикрываясь черным шелковым носовым платком, заядлый курильщик Козмин заявил Фурлотти:

— Весь фашистский режим может рухнуть, если не будет преподан соответствующий урок.

Фурлотти понял свою задачу. Прежде чем однорукий сицилийский общественный обвинитель Андреа Фортунато поднялся, чтобы объявить заседание трибунала открытым, шеф полиции шепнул ему:

— Вы должны провести заседание трибунала без сучка и задоринки. То, что это — важные персоны, не должно вас смущать, — добавил он с угрозой.

Фортунато лишь кивнул.

Фурлотти считал напрасной потерей времени всю эту процедуру: ведь обвиняемые были предателями дела фашизма, хотя и заявляли, что не собирались смещать Муссолини.

— Если вы не выступили на заседании большого совета, — обратился обвинитель к Чиано, — то почему вы постеснялись сказать об этом дуче?

— Поскольку я не был уже министром иностранных дел, — ответил тот, — у меня не было возможности запросто обращаться к Муссолини.

— Почему вы пошли на заседание совета, зная о заговоре? — был спрошен де Боно.

— Мне не хотелось идти на заседание, — признался старый маршал, — поскольку полагал, что совет затянется надолго, а я страдаю сонливостью.

— Мне было трудно что-либо понять, — заявил Пареши.

Джианетти же сказал:

— Когда я понял, что это был заговор… я немедленно отказался от своего голосования, сняв свой голос.

— Я думал, что инициатива Гранди преследовала цель укрепления нашей боевой мощи, — молвил Готтарди.

Маринелли же произнес:

— Я находился в десяти метрах от выступавших… и смог уловить лишь небольшую часть дискуссии из-за глухоты.

В воскресенье утром, когда стала выступать защита обвиняемых, Козмин вспылил и подошел к столику, стоявшему слева от судей. В это время адвокат Риккардо Маррозу говорил о долгих годах службы де Боно.

— Хорошо подготовленная речь, не так ли? — прервал его префект, злыми глазами глядя тому в лицо. — Адвокатам защиты следовало бы помолчать. Если будет такая необходимость, их можно и вывести отсюда.

В десять часов утра 10 января суд, подобно «французскому революционному трибуналу», вынес решение. Перед этим секретарь суда подошел к адвокату Перани и сказал:

— Передайте остальным защитникам: не возражать ни слова и стоять опустив головы, когда председательствующий будет зачитывать приговор.

Во время небольшого перерыва все скамьи были неожиданно вынесены людьми в черных рубашках, а на выходах и лестнице появились фашистские молодчики с автоматами на изготовку, блокировавшие каждую дверь.

— Адвокаты, не бойтесь, — сказал один из них, ^~ против вас мы ничего не имеем, но если тех признают невиновными, то мы прекратим комедию. Не забудьте, однако, пригнуться!

Маленький деревянный ящичек передвигался по столу, покрытому зеленым сукном. Это в комнатке, примыкавшей к залу заседаний, судьи проводили голосование. В абсолютной тишине слышался лишь стук опускаемых шаров: белый — невиновен, черный — виновен.

У судьи Ренцо Монтаны закружилась голова. Сорокадевятилетний генерал милиции, ветеран марша на Рим, считал, что настоящие виновники давно уже скрылись, а эти оставшиеся члены большого совета были лишь козлами отпущения. Он все более убеждался, что трибунал, да и все судейство были подстроены с самого начала и до конца. Еще до голосования он попытался выступить в защиту маршала де Боно, упомянув его возраст, заслуги в период Первой мировой войны и необходимость делать различие в степени вины обвиняемых. Судья Энрико Веццалини, ведший тайно переговоры с Козминым, возразил:

— Тут может быть только одно различие: стрелять в спину или в грудь.

Монтана обратился к судье Джиованни Риггио за поддержкой, но тот колебался. И вновь вмешался Веццалини, сказавший:

— Вы предаете фашизм и революцию. Риггио сразу же сдался, заявив:

— Мой долг — голосовать за наказание.

И Монтана с горечью понял: режим борется за свое собственное существование, поэтому для милосердия места не оставалось.

Как врач, Франц Паглиани попытался защитить Маринелли: будучи глухим, он вряд ли разобрался в происходившем. Большинство судейской коллегии, однако, его не поддержало. Для доказательства глухоты необходимо собрать медицинский консилиум, трибунал же должен был поторопиться. Что касается Готтарди и Пареши, то судья Отелло Гадди, твердолобый начальник местной милиции, брякнул: