Иосиф Лаврецкий - Эрнесто Че Геваро

«Ленинской молодежи, которая сегодня, когда отмечается пятидесятая годовщина Советского Союза, сохраняет во всей своей силе и чистоте традиции самоотверженности и героизма славных борцов Октября. По-братски, Фидель Кастро. Москва, 23 декабря 1972 года».

Эти слова были написаны Первым секретарем ЦК Коммунистической партии Кубы, Премьер-Министром Революционного правительства Республики Куба Фиделем Кастро на экземпляре первого издания книги И. Лаврецкого «Эрнесто Че Гевара» во время пребывания в Москве в связи с празднованием 50-летия образования СССР.

В один из февральских вечеров 1969 года мы сидим в просторной гостиной Альберто Гранадоса, в гаванском пригороде Мирамар. За столом — дон Эрнесто Гевара Линч, Альберто и я. Время от времени к нам присоединяется жена Альберто — Хулия, венесуэлка. Вспоминаем детские и юношеские годы Че.

За окнами хлещет тропический ливень. Потоки воды обрушиваются на виллу. Сквозь жалюзи сверкают молнии. Гремит гром. Впечатление такое, что где-то рядом грохочут пушки. Невольно думаешь: хорошо в такое ненастье находиться под крышей, а каково человеку, если ливень застигнет его в горах или в манигуа, как кубинцы называют покрытое колючим кустарником поле.

Ученые называют тропики печальными, но они и грозные. Жить в тропиках трудно и часто опасно. Чтобы добыть себе на пропитание, здесь тоже нужны мужество, упорство, железная воля, находчивость и, конечно, удача.

Отцу Че под семьдесят. Он среднего роста, подтянут.

За стеклами в черепаховой оправе поблескивают лукавые глаза. Говорит с характерным для жителей Ла-Платы акцентом, по которому сразу можно определить аргентинца. И, как все аргентинцы и уругвайцы, часто употребляет междометие «че». Знатоки утверждают, что свое «че» аргентинцы заимствовали у индейцев гуарани — на их языке оно означает «мое». Но в устах жителей пампасов «че» выражает в зависимости от интонации и контекста целую гамму «страстей человеческих» — и удивление, и восторг, и печаль, и нежность, и одобрение, и протест.

За пристрастие к этому междометию сына дона Эрнесто — Эрнесто Гевару кубинские повстанцы прозвали Че. Со временем это прозвище стало его боевым псевдонимом, срослось с его именем и фамилией. Он стал известен как Эрнесто Че Гевара и на Кубе, и во всем мире.

После свержения Батисты Гевара, став директором Национального банка Кубы, на банкнотах нового выпуска поставил подпись «Че», чем вызвал возмущение контрреволюционеров.

Когда его однажды спросили, уже после победы кубинской революции, как он относится к своему новому имени, он ответил: «Для меня „Че“ означает самое важное, самое дорогое в моей жизни. Иначе и быть не могло. Ведь мои имя и фамилия — нечто маленькое, частное, незначительное».

— Чтобы уяснить себе, каким образом мой сын стал майором Че, одним из вождей кубинской революции, и что привело его в боливийские горы, — говорит мне дон Эрнесто, — следует приоткрыть завесу прошлого и познакомиться с предками нашей семьи. Скажу сразу: в жилах моего сына текла кровь ирландских мятежников, испанских завоевателей, аргентинских патриотов. По-видимому, Че передались по наследству некоторые черты наших беспокойных предков. У него в характере было что-то, что влекло его к дальним странствиям, к опасным приключениям, к новым идеям.

Я и сам в молодости был большим непоседой. Сперва у меня была плантация иерба-матэ [1] Иерба-матэ — парагвайский чай. в далекой аргентинской провинции Мисионес, что на границе с Парагваем. Потом я строил дома в Кордове, Буэнос-Айресе и других городах моей страны. Учреждал строительные компании, часто прогорал. Так и не сколотил себе никакого состояния. Наживаться за счет других не умел, поэтому другие наживались за мой счет. Но я об этом не жалею. Ведь главное в жизни не деньги, а чистая совесть. Хотя мои финансовые дела никогда не были блестящими, все дети — а их у меня пятеро — получили высшее образование, что называется, вышли в люди. Но больше всего, конечно, я горжусь Эрнестом. Он был настоящим мужчиной, настоящим борцом.

Мы пьем горячий кофе, настоящий «тинто» (крепкий), который по венесуэльскому рецепту приготовила Хулия.

— К сожалению, я не могу угостить вас «матэ», — говорит Альберто, — из-за проклятой блокады его не так-то легко получить из Аргентины. Но и «тинто» неплохой напиток в ненастную ночь, тем более если на столе, кроме «экстра-секо», еще и бутылка русской водки.

Хулия осуждающе смотрит на нас: у ее мужа больная печень, и врачи запретили ему прикасаться к спиртному.

— Я, грешным делом, люблю пригубить рюмочку, — оправдывается Альберто, — а вот Че не был любителем спиртного. Он рано пристрастился к ароматическим противоастматическим сигаретам, на Кубе же полюбил сигары — «табако». Он утверждал, что они спасали его от приступов астмы. Он действительно знал толк в хороших «табако» и курил почти непрерывно.

— Итак, молодой человек, — продолжает свой рассказ дон Эрнесто, — как я уже сказал, нам необходимо углубиться в историю. Вам, как историку, это будет тем более полезно. Когда был свергнут Батиста и Че стал знаменитостью, газеты пошли писать о нем всякие небылицы. Некоторые журналисты даже высказывали сомнение, что он аргентинец. Нашлись и такие, которые утверждали, что он русский, выдающий себя за аргентинца. Но мы аргентинцы, и притом коренные, а таких в нашей стране, населенной главным образом выходцами из Европы, не так уж много. По моей линии Че аргентинец двенадцатого поколения, по линии матери — восьмого. Более древний аргентинский род, чем наш, пожалуй, трудно и сыскать в моей стране. Начну с наших предков. По испанскому обычаю мы носим две фамилии. По отцу я Гевара, по матери — Линч. Предки моего отца, испанцы, поселились в Аргентине еще в колониальное время. [2] Сам Че не придавал никакого значения своей родословной, и если упоминал о ней, то только в шутку. В 1964 году на письмо одной сеньоры из Касабланки, некой Марии Росарио Гевары, спрашивавшей, откуда родом его предки, Че ответил: «Товарищ! Откровенно говоря, точно не знаю, из какой части Испании пришли мои предки. Они давным-давно покинули те места „в чем мать родила“. И я не хожу сейчас в таком виде лишь потому, что это не особенно удобно. Не думаю, что мы с Вами близкие родственники, но если Вы способны трепетать от негодования каждый раз, когда совершается несправедливость в этом мире, мы с Вами — товарищи, а это гораздо важнее».