СТИВЕН АМБРОЗ - Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Но к тому времени установилась плохая погода, с которой исчезла последняя надежда закончить войну в 1944 году. Как заявил Брук, "я чувствую, что стратегия Монти ошибочна. Вместо того чтобы наступать на Арнем, он должен был прежде всего позаботиться об Антверпене. Айк благородно взял вину на себя, поскольку он одобрил предложение Монти двигаться на Арнем"*20.

Немцы соорудили "чудо Запада". Используя Западный вал, они оборудовали прочную защитную линию от Северного моря до швейцарской границы, которая оказалась гораздо прочнее, чем считала разведка союзников. Немцы восстановили свои потрепанные дивизии, ввели в действие новые, они превосходили в численности (но не в числе танков и артиллерийских орудий) СЭС. Хуже всего было то, что они защищали свое отечество с тем упорством, которое и предсказывал Эйзенхауэр. Розовые союзнические ожидания августа и сентября испарились.

Осень никогда не была лучшим временем года для Эйзенхауэра. В 1942 году он застрял осенью в тунисской грязи, в 1943-м — завяз на итальянском полуострове, а в 1944-м дожди превратили поля северо-западной Европы в болота. Эйзенхауэр говорил Маршаллу: "Я все больше устаю от погоды"*21. Его самолеты не могли летать, танки — маневрировать, а солдаты с трудом пробирались пешком. Он по-прежнему испытывал снабженческие трудности, и у него начались проблемы с пополнением частей. В этих условиях осенние сражения приводили только к большим потерям с обеих сторон.

Всю осень Эйзенхауэр ездил безостановочно. "Погода настолько паршивая, что езжу только на машине, — писал он Мейми, — а на это уходит уйма времени". Он обычно ездил только со своим водителем, сержантом Даром и Джимми Голтом (который исполнял роль штурмана), а сам сидел в одиночестве на заднем сиденье. "У меня появляются часы для размышлений, — писал он Мейми, — и, поскольку штабисты не донимают меня, я много думаю о тебе. Мне приходится проезжать и по дорогам, где мы путешествовали с тобой пятнадцать лет назад, и я жалею, что тебя нет сейчас со мной"*22.

Это был во всех отношениях тяжелый период. "Знаешь, дорогая, мне приятно думать, что эта бойня скоро закончится и я смогу вернуться домой, — писал Айк своей жене 22 ноября. — Но бои и смерть продолжаются — и конца этому пока нет. "Цивилизация" — плохое слово, когда оно приложимо к войне. И все-таки мы победим, и я бегом возвращусь домой!"

"Это так ужасно, так отвратительно, — писал он в другом письме, — что я часто думаю, как "цивилизация" вообще может мириться с войной". Тяготы долгой разлуки росли, жалобы Мейми на ее одиночество и его невнимательность переносить становилось все труднее. "Это верно, что мы живем в разлуке уже два с половиной года", — писал он в ноябре, признавая, как "мучительно" это для нее. "Поскольку у тебя нет военной работы, которая поглощала бы все твое время и мысли, я понимаю, что тебе труднее. Но я хочу, чтобы ты не забывала, что я люблю тебя и скучаю по тебе и что груз моей ответственности был бы непереносим, если бы я не верил, что есть человек, который ждет меня домой — навсегда". Искреннюю мольбу о понимании он дополнил следующим: "Не забывай, что меня бьют каждый день".

В середине декабря он пишет ей, что молится, чтобы это было их последнее Рождество, проведенное врозь, и обещает бесконечные беседы после войны. "Нам потребуется трехмесячный отпуск где-нибудь на одиноком побережье — и, Боже праведный, пусть там будет солнечной" *23

Проблемы с лейтенантом Джоном Эйзенхауэром, а точнее, с матерью Джона, раздражали Эйзенхауэра не меньше, чем проблемы с английскими фельдмаршалами. Джона назначили в 71-ю дивизию, которая вскоре должна была отправиться из Форт-Беннинга во Францию. Мейми узнала об этом раньше Айка и пожаловалась: "Ты не сказал мне ничего о своих затеях".

Айк запротестовал: "Я ничего не затевал и понятия не имею ни где он, ни что он делает. Я действительно дал понять, что, если он захочет попасть в дивизию, отправляющуюся на этот театр военных действий, Военное министерство не будет этому препятствовать только потому, что я командую здесь". Пять дней спустя он узнал о его назначении в 71-ю дивизию и прокомментировал его так: "Мне придется нелегко, стараясь "не вмешиваться", я так люблю своего мальчика — но я продолжаю себе напоминать, что он мужчина, его ждет мужская работа и собственная карьера. Как же я хочу быть сейчас рядом с ним!"*24

Джону Айк дал совет старого пехотинца, как готовить свой взвод. "Обойди каждого и убедись, что у него теплая сухая одежда... что он получает горячую пищу и что его оружие находится в идеальном порядке. Ботинки и носки имеют громадное значение, и ты должен (попытаться и в бою, и в учении носить обувь из тех же самых материалов, что и твои солдаты. Такими методами ты получишь не только превосходно подготовленный взвод, но и людей, которые пойдут за тобой куда угодно".

Когда пришло время отъезда Джона, Мейми почувствовала себя обиженной, отверженной, покинутой. Несмотря на разуверения мужа, она по-прежнему думала, что это он все организовал. "Я хорошо понимаю твою боль... — заверял ее Айк, — но меня огорчает, когда ты начинаешь говорить о грязных трюках, которые я сыграл с тобой, И о том, какое унижение ты пережила из-за меня. Ты всегда даешь собственную интерпретацию любого моего шага, взгляда, слова, и, когда ты доводишь себя до несчастного состояния, ты тем самым делаешь несчастным и меня..."

"А что касается Джона, — продолжал он, — то мы можем только молиться. Если бы я вмешался, даже очень незаметно или косвенно, он бы так рассердился, что ни я, ни ты (если бы он счел, что ты тоже имеешь к этому отношение) не смогли бы с ним себя нормально чувствовать... но Бог знает, как я надеюсь и молюсь, чтобы с ним все было в порядке". Эйзенхауэр заверял Мейми: "Я не придираюсь к тебе. Но постарайся посмотреть на меня не в столь пагубном свете и позволь мне по меньшей мере быть уверенным, что меня ждут дома, когда здесь все закончится.

Я искренне люблю тебя и знаю, что, когда ты успокоишься, ты не будешь считать меня таким отвратительным чудовищем, каким я нарисован в твоих письмах. Я бы хотел, чтобы ты впредь никогда об этом не упоминала"*25.

Всю осень продолжалось великое наступление. Единственное место, где союзники не атаковали, было в самих Арденнах, которые очень слабо защищал корпус Троя Миддлтона. На пути в Маастрихт 7 декабря Эйзенхауэр отметил, как растянуты войска в Арденнах, и поинтересовался у Брэдли, насколько уязвим этот участок фронта. Брэдли ответил, что он не может усилить регион Арденн без того, чтобы не ослабить наступление Пэттона и Ходжеса, и что, если немцы контратакуют в Арденнах, по ним можно будет ударить с обоих флангов и остановить задолго до того, как они достигнут реки Маас. Хотя он и не ожидал немецкой контратаки в Арденнах, он, по его признанию, принял предосторожности и не разместил в этом районе ни одной крупной базы снабжения. Объяснение Брэдли удовлетворило Эйзенхауэра.