СТИВЕН АМБРОЗ - Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Церемония состоялась 12 июня. Примерно за час до начала Эйзенхауэр, чтобы собраться с мыслями, вышел прогуляться в Гайд-парк. Его заметили, вскоре он уже был в окружении толпы благожелателей (это был последний раз в жизни, когда он попытался выйти в город один). Ему на помощь пришел полицейский. Из отеля "Дорчестер" его с Теддером провезли по лондонскому Сити в запряженной лошадьми карете, мимо развалин вокруг собора святого Павла они проследовали к выщербленному осколками бомб Гилдхоллу. Эйзенхауэр получил меч из рук лорд-мэра Лондона, одетого в парик.

Эйзенхауэр начал речь с того, что его чувство благодарности за оказанную ему высокую честь окрашено в грустные тона, поскольку "любой человек, получивший признание, завоеванное кровью его последователей и жертвами друзей, должен испытывать смирение". Он говорил о великой союзнической команде и настаивал на том, что сам он является только символом и что получаемые им награды и признание принадлежат всей команде.

"Я родом из самого сердца Америки", — сказал он. Потом заговорил о различиях в возрасте и размере Абилина и Лондона, но отметил и сходство между ними. "Чтобы сохранить свободу вероисповедания, равенство перед законом, свободу слова и действия... житель Лондона пойдет сражаться. Точно так же поступит и гражданин Абилина. Если мы примем во внимание такие вещи, тогда долина Темзы станет ближе к фермам Канзаса". Затем он снова перешел к "великой команде", которой ему довелось руководить. "Ни один человек не может добыть победу в одиночку. Обладай я военным гением Малборо, мудростью Соломона, пониманием Линкольна, я все равно был бы беспомощен без лояльности, ума и благородства тысяч и тысяч британцев и американцев" *5.

Лондонские газеты на следующий день в порыве, как выразился Эйзенхауэр, "дружеского преувеличения" сравнили его речь с Геттисбергским посланием. После того как он кончил говорить, Черчилль отвел его на балкон, где внизу на улице собралась толпа в тридцать тысяч человек. "Может, вы этого и не знаете, — сказал им Эйзенхауэр в ответ на требование произнести речь, — но я теперь сам стал жителем Лондона. Я имею теперь точно такое же, как и вы, право стоять в толпе и радостно кричать". На Батчера, профессионала в отношениях с прессой и общественностью, слова Эйзенхауэра произвели большое впечатление. "Слова Айка, — сказал он, — прозвучали так естественно, словно он их неделю репетировал" *6.

Эйзенхауэр был в центре праздничных церемоний в Праге, Париже и других европейских столицах, а более всего — в Соединенных Штатах. Вместе с Маршаллом он разработал детальный план возвращения домой своих высших чинов, предусмотрев, чтобы Брэдли, Пэттон, Ходжес, Симпсон, командиры корпусов и дивизий — каждый получил свою долю аплодисментов благодарной нации. Он сам приехал домой последним, поскольку Маршалл считал, что любой, кто приедет после него, будет неизбежно обойден вниманием.

Триумфальное возвращение Эйзенхауэра происходило в конце июня. Его приветствовали громадные толпы, он произносил многочисленные речи. Самая важная из них была произнесена на совместном заседании Конгресса. Маршалл прислал ему черновик речи для зачитывания в Капитолии; Эйзенхауэр поблагодарил его, но сказал, что предпочитает говорить экспромтом. В результате получилась речь, полная общих мест и вечных истин, но произнесена она была с такой искренностью и страстью, что вполне захватила аудиторию. Политики стоя устроили ему самую продолжительную за историю Конгресса овацию, и в зале не было ни одного человека, который не подумал бы про себя, как чудесно выглядел бы генерал Эйзенхауэр в роли президента страны.

Позднее в тот же день Эйзенхауэр вместе со своим сыном Джоном вылетел в Нью-Йорк. Как только они устроились на своих сиденьях, Эйзенхауэр заметил: "А теперь мне стоит подумать о том, что я скажу в Нью-Йорке". По оценкам, у здания городской мэрии собралось около двух миллионов человек. Главной темой его речи было: "Я простой канзасский фермер, который выполнял свой долг", и "Нью-Йорк Таймс" оценила его речь как "мастерскую" *7.

Его звали всюду. Приглашения лились потоком от богатых, знаменитых, руководителей уважаемых организаций и старых университетов, друзей; все хотели его слушать. Годился любой предлог; он ненавидел отказывать людям. Но как он сказал своему другу: "Один из самых моих ужасных кошмаров — это болтливый генерал"*8.Так что по мере возможности он свел к минимуму свои выступления и, если не считать приветствия в Гилдхолле, почти не тратил времени на подготовку к ним. Обычно он находил правильный тон. В Абилине для его встречи в городском парке собралось двадцать тысяч человек (в четыре раза больше, чем все население города). "К счастью или несчастью, мне выпала судьба очень много путешествовать по миру, — сказал Эйзенхауэр. — Но этот город никогда не покидал моего сердца и памяти"*9.

Короче говоря, и как писатель, и как оратор, и как свидетель, дающий показания комитетам Конгресса, или как автор экспромта перед уличной толпой, или просто проезжая в открытой машине и помахивая рукой, словно чемпион по боксу, или широко ухмыляясь, везде — в Праге или Париже, Лондоне или Нью-Йорке — Эйзенхауэр имел громадный успех. Его первые слова, когда он 18 июня сошел с самолета в Вашингтоне, обошли заголовками все газеты: "О, Боже! Как же хорошо вернуться домой!" Проходя в толпе во время парада победителей, Батчер слышал многочисленные возгласы: "Он махнул мне рукой", "Какой же он красивый!", "Он — чудо!" Доктор Артур Бернс, специалист по экономике из университета Джорджа Вашингтона, наблюдая, как Эйзенхауэр проезжал мимо в своем открытом автомобиле, и проникшись исходившим от генерала духом дружелюбия, повернулся к своей жене и сказал: "Этот человек — прирожденный президент" *10.

Таким образом, празднование победы добавило новых разговоров об Эйзенхауэре как возможном президенте. Во время войны подобные предложения Эйзенхауэр встречал ухмылкой или фырканьем. Когда Трумэн сказал, что поддержит Эйзенхауэра на президентских выборах 1948 года, Эйзенхауэр рассмеялся и ответил: "Господин Президент, я не знаю, кто будет вашим соперником на президентский пост, но точно знаю, что это не я" *11. Сама фраза интересна уже тем, что предполагает, будто Эйзенхауэр был республиканцем (об этом тогда очень много судачили), и указывает на его прозорливость, поскольку он уже тогда понимал: что бы ни говорил Трумэн в 1945 году, в 1948 году он сам будет кандидатом.

В августе 1945 года старый друг по Форт-Сэму в Хьюстоне написал Эйзенхауэру, что он и другие в Сан-Антонио "готовы организовать клуб «Эйзенхауэра в президенты»". Эйзенхауэр ответил, что ему льстит предложение, "но я должен сказать тебе со всей возможной решительностью, что нет для меня ничего противнее любой политической деятельности. Я надеюсь, что никто из моих друзей никогда не поставит меня в положение, когда я должен был бы публично отказываться от политических амбиций". Мейми он написал: "Многие поражаются, что у меня нет ни малейшего интереса к политике. Я их не понимаю" *12.