Владлен Владимиров - Единожды приняв присягу...

Когда в июле 1942 года фашистские войска вторично овладели Ростовом-на-Дону и рвались к Волге, лагерь с осужденными был эвакуировал на Кавказ. По дорого бежал, скрывался в Пятигорске. После вступления в город гитлеровских войск сразу пошел на службу в жандармерию «мстить Советам за себя и брата».

С фашистами бежал в Германию, скрыться в западной зоне не смог, оказался в лагере перемещенных лиц во Франкфурте-на-Одере. Заметая следы, назвался Серковым и под этой фамилией приехал в Ворошиловград с Надеждой Кононовой.

В Пятигорск полетел повторный запрос с уточненными данными. На этот раз местные чекисты информировали нас, что старые работники почты по фотокарточке опознали Шеленберга, а по документам, захваченным у гитлеровцев, он значится сотрудником секретного отдела управления Пятигорской жандармерии.

Настала пора встретиться с Серковым-Шеленбергом. Держался он уверенно, даже нагловато: мол, с какой стати цепляетесь к старику, пенсионеру, ветерану труда? Задаю первый вопрос:

— Вы работали на Станично-Луганском молокозаводе?

— С конца 1943 года, — отвечает он без запинки.

— А где завод располагался?

Он морщит лоб, словно пытается вспомнить, бормочет что-то невнятное и заявляет, наконец:

— Забыл. Вон когда дело было, а память у старика слабая.

Предъявляю справку молокозавода, которая гласит, что в 1943 году предприятие не существовало, открыто в конце 1944 года, и что гражданин Серков А. А. на нем никогда не работал.

Он побледнел, но самообладание не потерял.

Взяв в руки папку с документами, задаю следующий вопрос:

— Где и кем вы работали в 1942 году в городе Пятигорске?

В августе 1971 года из Пятигорского городского отдела КГБ поступило сообщение: чекистские органы собрали убедительные свидетельства преступной деятельности Шеленберга-Серкова как предателя Родины и пособника гитлеровцев. Готовятся материалы на его арест.

Так закончилась «пустяковая» история.

Для сотрудника Комитета государственной безопасности Рудченко эта командировка не предвещала особых сложностей. После двухлетнего пребывания в Афганистане он вернулся в Ворошиловград и получил новое назначение. Сейчас и ехал по делам службы в одно из подразделений, осуществляющее охрану исправительно-трудового учреждения.

Покрытая свежим асфальтом трасса то опускалась в долину, то круто взбиралась на взгорья. Проскочили окраину Михайловки. Задрав нос, машина выбралась на крутой холм и облегченно помчалась по ровной дороге. Впереди из-за горизонта появились трубы металлургического комбината, а через минуту-две справа открылась панорама Коммунарска.

Что-то дрогнуло в душе Анатолия Михайловича. Он смотрел на родной город. Здесь рос, окончил школу и профессионально-техническое училище, работал на стройках, отсюда был призван в войска КГБ, служба в которых круто изменила его дальнейшую жизнь.

Воспоминания так захватили Рудченко, что он не заметил, как проехали остаток пути по автотрассе Ворошиловград — Донецк, свернули налево, и машина замерла у проходной колонии — на том самом месте, где вскоре ему суждено было вступить в вооруженную схватку с бапдитами.

Пробыв два дня в подразделении, охраняющем эту колонию, Рудченко переехал в соседнее, находящееся в каких-то десяти — двенадцати километрах. Они сидели в кабинете с Михаилом Григорьевичем Калинушкиным, рассматривали планы на случай чрезвычайных обстоятельств и еще не знали, что в промышленной зоне колонии эти обстоятельства уже возникли и что спустя несколько минут делать им придется не все то, что предусмотрено этими планами.

До этого дня Ковш и Акимов, отбывавшие наказание в ИТК, уже перечитали все публикации в центральной прессе о действиях и крахе террористической группы Якшиянца в Орджоникидзе, проанализировали каждую мелочь, тщательно готовясь к совершению подобной бандитской акции.

— Усек, на чем они погорели? — спросил во время очередной встречи в промышленной зоне Акимов.

Хмурый и молчаливый Ковш лишь хмыкнул и мотнул из стороны в сторону головой.

— Лопух ты, — перекосил в ухмылке рот Акимов, кичась своей проницательностью. — Они же сразу выложили ментам все карты, даже то, что полетят в Израиль. Не-е-е, мы им таких шансов не дадим. Как с бомбами? — поинтересовался он.

— Порядок, — Ковш вдруг оживился. — Представляешь, в лавку завезли необычные коробки, большие — в каждой по 200 спичек. А проносить все равно разрешают, как и маленькие коробки, по одной. Так что дело пошло веселей.

— Ну вот н добренько, — сквозь зубы процедил Акимов. — Четыре — пять этих игрушек за тобой, — тоном, не допускающим возражений, закончил он.

Оставшись один, Ковш задумался: как он попал под влияние Акимова. Он, Олег Ковш, одного лишь взгляда которого достаточно было, чтобы подельник схватил раскаленный утюг и приложил его к телу очередной жертвы, он, который из двадцати прожитых лет уже семь по крупному конфликтует с законом, он позволяет Акимову разговаривать с ним таким тоном. Ответ напрашивался сам по себе: семь лет разницы в их возрасте уже многое значат. По, видимо, не это главное. Дело в том, что у него, Олега, первая судимость, тогда как у Акимова — третья. Да и «дела» последнего посерьезнее, среди которых есть и «мокруха». Не последнюю роль в том, что Ковш чувствовал себя зависимым, играл и тот факт, что не он, а Акимов предложил бежать, захватив заложниц, а потом решил, что надо изготовить для этого взрывные пакеты, самодельный пистолет.

Для шести сотрудниц отдела труда и заработной платы это солнечное весеннее утро ничем не отличалось от других, когда начинался их обычный рабочий день. Каждая выполняла свою привычную работу. Было начало одиннадцатого. По делам службы к ним зашли две работницы других отделов. И вдруг дверь резко распахнулась, в ней появились двое в черных спецовках, какие носят осужденные.

— Всем оставаться на местах! — дико осклабясь, гаркнул тот, что пониже, поводя из стороны в сторону двухствольным самопалом.

— С этой минуты вы — заложницы. Будете сидеть смирно — будете жить, нет — прикончим!

Который повыше в это время был уже возле одной из женщин и угрожающе наставил на нее нож.

Охнув, рухнула на пол без сознания одна из сотрудниц. В мгновение ока преступники выволокли ее в коридор и бросили на пол. Вернувшись, забаррикадировали дверь столами. Один из них подошел к телефону и набрал номер начальника колонии Анатолия Александровича Сороки…

Телефон на столе Калинушкина зазвонил в тот момент, когда Рудченко поднялся, чтобы перейти к заместителю начальника учреждения Анатолию Дмитриевичу Напольскому. По тому, как побледнел Михаил Григорьевич, слушая телефон, Рудченко сразу понял: произошло что-то чрезвычайное.