Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь

Феликс хотел было снова возразить, но Пилсудский, подняв широкую ладонь, прервал разговор: дескать, довольно. А потом сказал:

— У вас в газете часто печатает статьи товарищ Красный. Он социал-демократ. Статьи его вносят смятение и разброд в ряды нашей партии. Вы, как главный наш редактор, в этом ничего предосудительного не усматриваете?

— Абсолютно. Обе наши партии социалистические. Обе рабочие. Открытая полемика поможет найти точки соприкосновения.

— А нужно ли нам это соприкосновенпе?

— Но как же иначе! Ведь мы же руководим единым революционным движением.

— Но по-разному. С разных точек зрения. В этом-то все и дело. Впрочем, поговорим еще, время будет. Я в Варшаву надолго. До скорых встреч! — Пилсудский дружески пожал Феликсу руку и быстро вышел.

«Да, — подумал Феликс, глядя ему вслед, — в обаянии не откажешь. В уме — тоже. Так что борьба предстоит не такая уж легкая, как казалось, когда приглядывался к нему издали».

С утра Первого мая Феликс Кон дежурил в штабе по подготовке демонстрации, куда стекалась вся информация. Прекратил работу металлический завод Ортвейна на улице Злотой… Строятся в колонну рабочие и конторщики арматурного завода на Сенной… Оставили цехи рабочие ковровой фабрики на Маршалковской… Пришло сообщение из Пруткова: одновременно объявили забастовку рабочие железнодорожных мастерских, металлического завода и карандашной фабрики Маевского…

Варшава постепенно замирала. К забастовке рабочих присоединились артисты всех без исключения театров, журналисты и типографские работники всех газет; не вышли на работу приказчики магазинов; не выехал на улицу ни один извозчик…

В раскрытые окна доносились вспыхивающие то в одном, то в другом месте песни. Разливалась «Варшавянка», слышались «Кандальная мазурка» Людвика Варыньского, «Марсельеза»… По предварительным подсчетам, вышло уже двадцать тысяч рабочих.

И вдруг вбежал запыхавшийся Буйно:

— Эсдеки устраивают свою демонстрацию…

— Где?

— На улице Твардой.

Феликс поднялся из-за стола, на котором беспрерывно звонил телефон, взял шляпу:

— Необходимо немедленно соединиться. Нельзя действовать разобщенно.

Познер оторвался от окна, в которое рассматривал паливающийся шумом движения человеческих масс город, и замахал руками:

— Они небось, к нам не присоединились. Почему же мы должны к ним присоединяться?! — от возмущения юлос его срывался на визг.

— Я, — спокойно ответил Кон, — приглашаю тебя не на праздничный обед, а в революцию. Не будем церемониться. Пошли, Адам! — обернулся к Буйно и спросил: — Где основные силы казаков и драгун?

— В Краковском предместье, у памятника Мицкевичу.

— Значит, удалось дезинформировать власти. Хорошо. Колонны направим по Уяздовским Аллеям в сторону Иерусалимских Аллей, там и соединимся с демонстрацией эсдеков.

— А как использовать боевую дружину? — спросил Буйпо.

— В Уяздовские Аллеи. Как только двинется демонстрация, казаков непременно кинут туда. Им преградит путь именно боевая дружина…

— От Фелека есть какие-нибудь вести? — спросил Буйно о своем друге Юзофе Цишевском, которого ЦРК назначил ответственным за работу в деревне.

— Фелек действует молодцом. Крестьяне всех окрестных уездов присоединились к забастовке рабочих. — Эти слова Феликс произносил, уже спускаясь по лестнице.

События на улицах развивались с невероятной быстротой. Уже к полудню произошло первое столкновение с казаками, попытавшимися преградить движение демонстрантов с Уяздовских Аллей на Иерусалимские. Драгуны врезались в колонну, хлестали наотмашь нагайками, топтали людей лошадьми, сверкали обнаженными саблями.

Перед строем гарцевал на высокой белой лошади граф Пшездецкий.

— Целься как следует, — кричал он. — Кто пульнет в воздух, застрелю собственноручно. Пли! — Грохнул залп.

В этот момент подоспели Кон и Буйно с боевой дружиной. Одна из брошенных второпях бомб взорвалась прямо в середине казачьей лавы, вырвавшейся с улицы Желязной и ринувшейся на выручку окруженных демонстрантами драгун. Несколько казаков было убито наповал. Все смешалось, началась беспорядочная стрельба: казаки и драгуны стреляли из карабинов, дружинники — из револьверов, грохали взрывы самодельных бомб…

И вдруг среди улицы появились цепи солдат. Стрельба усилилась. Полицейские хватали демонстрантов и впихивали в арестантские фургоны. Солдаты штыками приканчивали раненых рабочих…

Буйно потянул Феликса к пролому в заборе, ограждающем какое-то недостроенное здание. Но Феликс отмахнулся, и Буйно скрылся один. Феликс помогал рабочим уносить раненых с улицы в подъезды, за заборы, где их подхватывали чьи-то руки и уносили куда-то, чтобы спрятать.

Так продолжалось несколько минут, а может и часов — Феликс не замечал времени. И вот кто-то схватил его за плечо цепкой и сильной рукой:

— Помогите мне унести этого человека…

Голос знакомый. Феликс поднял глаза: перед ним стоял Белопольский:

— Александр…

Подхватив за плечи и за ноги окровавленного молодого рабочего, они кинулись к лазу. Белопольский шел впереди быстро и уверенно, видно было, что знал место. На небольшом заросшем кустарником пустыре темнел дверной проем какого-то сарая — туда они и внесли стонавшего раненого, бережно положили его рядом с другими.

Шум на улице стихал, толпы рассеивались, только цокали еще по булыжной мостовой подковы — это проносились казаки и драгуны. Высовываться на улицу было бессмысленно, и оба они распрямились, тяжело дыша… лица у обоих были в поту и в пыли.

— Как же с ранеными?! — произнес Кон.

— Их отсюда увозят в больницу Младенца Иисуса. Там у нас свои люди, они помогут. А потом постараемся их выкрасть и спрятать…

На город опускались золотые, как всегда в эту пору весны, варшавские сумерки. В бледно-синем небе уже засверкали звезды. Со стороны предместья Желибож всходил ранний, в серебряной чеканке, месяц — такой молодой и яркий, как будто только что с Монетного двора.

Операция по освобождению приговоренных к смертной казни была осуществлена быстро, почти молниеносно. Стало известно, что новый генерал-губернатор утвердил смертные приговоры десяти подсудимым, и Кон явился в канцелярию тюрьмы Павиак с документами на имя родственника Максимилиана Хорвица (Вита). Вит был арестован по пустяковому делу, и потому на свидания с ним не было запрета.

Странные чувства испытал Феликс, сам разыскиваемый полицией, переступая порог тюрьмы, куда он попал два десятка лет назад.

В холодном, грязном помещении, склонившись над бумагами, что-то строчили чиновники с непроницаемыми физиономиями. Сновали взад-вперед надзиратели, приводя и уводя заключенных.