Марсель Брион - Моцарт

Он на две недели оставляет свои занятия и не отходит от изголовья больной, ища у всех поддержки, совета, а когда приближается ее смертный час, пишет отцу Буллингеру, самому старому другу семьи, письмо, глубоко волнующее благородством этого душераздирающего приятия божественной воли. Анна Мария Моцарт умирает днем 2 июля. «Плачьте вместе со мною, мой друг. Вот он, самый печальный день моей жизни. Я пишу вам эти строки в два часа ночи и должен вам сказать, что моей матери, моей дорогой мамы больше нет. Господь призвал ее к себе. Он хотел этого, я это ясно вижу. А теперь и я сам оставлен на Его волю. Он дал мне ее и был властен отнять ее у меня. Вы можете себе представить все те слезы, всю тоску, все хлопоты, через которые я прошел за эти две недели. Она умерла, сама того не заметив, как погашенный свет. За три дня до этого она исповедалась, причастилась и была соборована. Три последних дня она непрерывно бредила, а сегодня в пять часов и двадцать одну минуту у нее началась агония, и она сразу же потеряла сознание и перестала что-либо чувствовать. Я сжимал ее руку в своей, говорил с нею, но она уже не видела меня, не слышала и ничего не чувствовала. В этом состоянии она оставалась до последнего дыхания и спустя пять часов, в десять часов и двадцать одну минуту умерла. Рядом с нею не было никого, кроме меня, нашего хорошего друга г-на Хайна, которого знает и мой отец, и сиделки. Я не в силах сегодня описать вам болезнь моей матери, но убежден, что она не могла поправиться. Так было угодно Господу. А сейчас я прошу вас оказать мне дружескую услугу и как можно мягче подготовить моего отца к этому печальному известию. Я написал ему одновременно с этим письмом к вам, но лишь что она очень серьезно больна, и теперь жду ответа. Дай ему Бог силы и мужества! Друг мой, я смирился, и не сегодня, а уже давно. И благодаря милости Божией перенес все с твердостью и отрешенностью. Когда состояние матери стало совершенно безнадежным, я просил у Господа только двух вещей: для нее спокойных последних минут, а для себя силы и мужества. Господь услышал меня и оказал мне эти две милости. И я прошу вас, дорогой друг, поберечь моего отца, вдохнуть в него мужество, чтобы он не принял это несчастье слишком близко к сердцу, когда узнает самое худшее. Я также поручаю вам мою сестру. Пойдите к ним сразу же, я вас очень прошу об этом; пока не говорите им, что она умерла, но подготовьте их к этому известию. Сделайте все, что можете, используйте все средства, чтобы я мог быть спокоен и чтобы мне не пришлось узнать о каком-нибудь новом несчастье…» В этом письме весь Моцарт с его чувством смирения, которое являет собой вовсе не слепой и пассивный фатализм перед ликом судьбы, но плод глубокой веры, которую он никогда не подвергал сомнению и которая учит считать все происходящее проявлением милосердия Божьего. Смерть не знает исключений. Будь то смерть родителей или его собственная смерть, он сохранял то же безмятежное и решительное спокойствие, то же согласие с Божественной волей. Эта безмятежность сравнима с той, которую мы читаем на лицах почивших, чьи скульптурные изображения видим на греческих погребальных стелах. Смерть не внушает ни страха, ни ужаса убежденному христианину, воспитанному на Евангелии, каким всегда оставался Моцарт. Он никогда не придерживался конкретных метафизических взглядов и если задумывался о смерти — а кто о ней не задумывается? — то с пылкой набожностью ребенка, сопровождавшего свою мать в паломничестве по прекрасным барочным церквам в окрестностях Зальцбурга. Письмо, которое он пишет отцу той же трагической ночью, наедине с остывшим телом матери в бедной комнате гостиницы «Гро-Шене», полно тех же чувств, хотя он пока и скрывает трагическую развязку болезни, лишь отдаленно намекая на нее. «Доверимся Богу и утешимся мыслью о том, что хорошо все то, что делается по воле Всемогущего, потому что Он знает лучше нас, что хорошо для всех нас, для нашего благоденствия и спасения ныне, присно и во веки веков». Для всей музыки Моцарта характерны безмятежная серьезность и гармония, в которой Божий Промысел неотделим от человеческих страстей. И если в ней присутствуют четко различаемые романтические черты, то над этим романтизмом главенствуют сила и ясность религиозного чувства, и не только в религиозной музыке Моцарта, но даже в самых мирских его произведениях есть благостность, которая вызвана к жизни человеком, живущим в мире с самим собой, с природой и с Богом.

Оправившись от первой боли, Леопольд задается вопросом о том, что теперь будет с Вольфгангом, оказавшимся вдруг в полном одиночестве, без единого настоящего друга, кроме Хайна, о котором идет речь в письме к отцу Буллингеру и который был трубачом в легкой кавалерии королевской стражи. Он предвидел, что страдания и одиночество сделают еще более тесными отношения между его сыном и семейством Веберов; эти интриганы обязательно воспользуются обстоятельствами, чтобы усилить свое влияние на слабое сердце Моцарта. С другой стороны, зная о пристрастии к музыке, которая, к счастью, оставалась главным содержанием его жизни, Леопольд утешался мыслью о том, что сын преодолеет гнет траура усиленной работой, — при условии, что ему будет предоставлена возможность познакомить парижан с новыми произведениями, написанными уже во время пребывания во французской столице.

Если учесть все то время, которое Моцарт был вынужден тратить на визиты, ходатайства, на уроки и на какие-то полезные разговоры с более или менее интересными людьми, остается поражаться тому количеству произведений, которые родились у него в этот парижский период с марта по сентябрь 1778 года, то есть за неполные семь месяцев: Концерт для флейты и арфы (KV 299), сочиненный для графа Гина, Symphonia concertante (KV Anh.9) для гобоя, кларнета, валторны и фагота с сопровождением оркестра, вариации на темы французских песен, ставшие изысканными салонными дивертисментами в парижском вкусе; эти вариации занесены в каталог Кёхеля под номерами 264, 265, 353 и 354. Безделушки, о которых уже шла речь выше, показывают, с каким талантом Моцарт умел писать ballabile, и как огорчительно, что он не сочинил других балетов. Самыми значительными творениями этих тревожных и трудных во всех отношениях месяцев, омраченных вдобавок разочарованием, вызванным провалом оперных проектов, являются Соната для скрипки ми минор (KV 304), Сонаты для фортепьяно Ля мажор (KV 331) и Фа мажор (KV 332), До мажор (KV 330) и Си-бемоль мажор (KV 333), а в особенности Симфония Ре мажор (Парижская) (KV 297). Она была написана для ле Гро, и название, данное ей, говорит о преобладании французских, и даже парижских, элементов, которые ее характеризуют. Сочиненная в мае 1778 года, она была исполнена в июне в «Духовных концертах» под управлением ле Гро и имела такой успех, что Моцарту заказали другую симфонию, которая должна была войти в программу концерта 8 сентября того же года. Чтобы очаровать парижан, приходилось подделываться под их вкус, и, несмотря на уступки, которые он делал, Моцарт был полон опасений в отношении успеха этого произведения, довольно нового для него по характеру. Впервые он исполнил эту симфонию для графа Зиккингена и музыканта Рааффа, чье одобрение его успокоило. «Она чрезвычайно понравилась им обоим, и я тоже вполне ею удовлетворен. Но понравится ли она… этого я не знаю, и по правде говоря, это меня довольно мало беспокоит. Я гарантирую, что она понравится тем немногим разумным французам, которые будут на концерте. Что же до дураков, так не будет большой беды, если она им не понравится. Тем не менее я надеюсь, что даже ослы найдут в ней кое-что такое, что им бы понравилось».