Борис Флоря - Иван Грозный

Кроме того, ссылаясь на текст Горсея, исследователи отмечают еще один важный мотив для убийства: опасения, что царь может передать престол не Федору, а своему сыну от брака с английской принцессой. «Князья и бояре, — читаем у Горсея, — особенно ближайшее окружение жены царевича — семья Годуновых были сильно обижены и оскорблены этим, изыскивали секретные средства и устраивали заговоры с целью уничтожить все эти намерения и опровергнуть все подписанные соглашения». Однако утверждения Горсея не подтверждаются ни русской записью переговоров, ни текстом отчета Джерома Боуса. Напротив, когда заходил вопрос о наследовании престола, с русской стороны неизменно указывалось, что законным наследником царя является его сын Федор, а дети английской принцессы могут рассчитывать лишь на получение «уделов». Тем более не было заключено каких-либо «подписанных соглашений».

Другую версию событий дает Одерборн, который рассказывает, что царь хотел овладеть женой младшего сына, а когда это не удалось, стал добиваться от Федора, чтобы тот развелся с супругой. Действительно, в случае развода условия для дальнейшей карьеры Бориса Годунова резко ухудшались. Однако общая недостоверность рассказа Одерборна (о чем уже говорилось выше) заставляет быть осторожным в обращении с этим свидетельством. Серьезные сомнения вызывает и утверждение Одерборна, что до развода дело не дошло, так как царевич решительно не захотел расстаться с женой. Выше мы говорили о том, как бесцеремонно царь отправлял в монастырь жен старшего сына, вызвавших его неудовольствие. Желания царевича при этом никакой роли не играли, а с желаниями Федора Иван IV тем более не стал бы считаться.

Таким образом, не вырисовываются ясно мотивы, по которым Борис Годунов мог бы пойти на столь беспрецедентный и крайне опасный шаг. Кроме того, следует учитывать, что у него вовсе и не было возможностей, чтобы отравить царя. Иное дело — Богдан Бельский. Сохранились документы 1581 года, из которых следует, что именно на нем лежала в последние годы правления царя забота о царском здоровье: именно «по приказу оружничего Богдана Яковлевича Бельского» изготовлялись осенью этого года лекарства для царя. Из его рук, как некогда из рук Афанасия Вяземского, царь принимал эти лекарства. В таких условиях у Богдана Бельского были все возможности для того, чтобы отравить своего монарха. Голландец Исаак Масса, находившийся в России в годы Смуты, записал такой рассказ о смерти Ивана IV: «Говорят, один из вельмож Богдан Бельский, бывший у него в милости, подал ему прописанное доктором Иоганном Эйлофом питье, бросив в него яд, в то время, когда подносил царю, отчего он вскорости умер». Рассказ этот исходил от человека, хорошо знакомого с жизнью русского двора в последние годы правления Ивана IV: фламандец Иоганн Эйлоф действительно был одним из врачей, лечивших Ивана IV в последние годы его жизни.

Но были ли у Богдана Бельского причины для того, чтобы отравить монарха? В отличие от Бориса Годунова он ничего не выигрывал от перемен на троне; его беспрецедентная для худородного дворянина карьера зиждилась только наличном расположении царя.

В нашем распоряжении есть один важный довод, позволяющий думать, что разговоры об отравлении Ивана IV и обвинения в адрес Бельского и Годунова появились отнюдь не сразу после смерти царя. Обращает на себя внимание, что лечившие царя врачи вскоре после его смерти получили возможность спокойно выехать из страны: англичанин Роберт Якоби уехал в мае 1584 года вместе с Джеромом Боусом, а фламандец Иоганн Эйлоф в августе 1584 года находился в Речи Посполитой, где рассказывал кардиналу Е. Радзивиллу о борьбе за власть в окружении нового царя. Начало правления Федора Ивановича ознаменовалось острым соперничеством между разными группами знати, каждая из которых стремилась занять первые места в окружении молодого монарха, оттеснив своих соперников. В таких условиях обвинение в отравлении царя (если бы оно появилось уже в то время), несомненно, было бы пущено в ход как сильное орудие в политической борьбе. Началось бы расследование, в стороне от которого никак не могли бы остаться врачи. Но, судя по всему, ничего подобного не произошло.

Все сказанное позволяет склониться к выводу, что царь Иван скорее всего умер от удара, а слухи о его насильственной смерти возникли гораздо позже в обстановке борьбы за власть как средство дискредитации политических противников.

Установленный царем порядок начал разрушаться сразу после его смерти. Объектом общей ненависти стал царский фаворит Богдан Бельский, воспринимавшийся как живое воплощение режима. Как это бывало в Московской Руси, политическая борьба выразилась в споре о «местах» между Бельским и казначеем Петром Головиным, принадлежавшим к старомосковскому боярскому роду. В этом споре только семья Годуновых поддержала Бельского, а «за Петра, — как писал автор „Пискаревского летописца“, — стал князь Иван Мстиславской с товарищи и все дворяне». Накапливавшееся в среде представителей «добрых» дворянских и боярских родов враждебное отношение к худородному «выдвиженцу» прорвалось наружу — «и Богдана хотели убити до смерти дворяне», так что одному из первых вельмож государства пришлось поспешно укрыться в царских покоях.

В ответ Бельский попытался силой сохранить существующий режим. Как сообщал своему королю доехавший к тому времени до Москвы посол Речи Посполитой Лев Сапега, царский фаворит стал искать поддержки у московских стрельцов. Эти стрелецкие войска входили в состав особого двора и получали в отличие от других стрелецких отрядов повышенное жалованье, которое они боялись утратить. Ворота в Кремль были закрыты, по стенам расставлена стража. Как отметил посол, Бельский убеждал оказавшегося в его руках молодого царя, чтобы тот «сохранял двор и опричнину, как и отец его».

В это время, как отмечено в «Пискаревеком летописце», «некто из молодых детей боярских учал скакати из Большого города» (то есть из Кремля). Он кричал, что «бояр Годуновы побивают». Очевидно, родственники молодого царя Годуновы, возвысившиеся также благодаря службе в особом дворе, воспринимались в обществе как люди, близкие Бельскому, и как соучастники его планов. Положение было столь напряженным, что эти крики стали как бы сигналом к стихийно вспыхнувшему восстанию. Автор «Пискаревского летописца» записывал, что «народ восколебался весь без числа со всяким оружием», и напуганные власти «Большого города ворота заперли». «И чернь московская приступали к городу Большому и ворота Фроловские (главный вход в Кремль у Спасской башни. — Б.Ф.) выбивали и секли и пушку большую, которая стояла на Лобном месте, на город поворотили». Так Кремль оказался осажден восставшими горожанами Москвы. Если в 1564 году при введении опричнины московские горожане решительно встали на сторону царя, выражая желание расправиться с его лиходеями, то теперь все население столицы стихийно поднялось на борьбу с установленным царем режимом.