Пол Баррел - Королевский долг

В один из вечеров в Кенсингтонском дворце, когда мы беседовали о ее будущем, она жаловалась мне, что все ее намерения понимают превратно.

К ужасу Чарльза, я стала сильной. Я нашла цель в жизни. Она заключается в том, чтобы помогать тем, кто нуждается в помощи. Я никогда не подведу тех, кто верит в меня. Где бы я ни оказалась, я всегда буду нести свою любовь людям: и прокаженным, и больным СПИДом, и королям, и королевам, и президентам.

Я избрала свой путь, и я пойду по нему с гордостью и достоинством, с радостью даря любовь и понимание тем, кто в этом нуждается…

Я знал, в каком направлении она шла. Она говорила со мной о будущем, когда была жива, и я полагал, что должен от ее имени продолжать ту работу, которую она хотела выполнить, но не успела, что я должен приложить все усилия, чтобы деятельность Мемориального фонда была проникнута ее духом и ее идеями. Помощница принцессы Джеки Аллен и ее секретари Джейн Харрис и Джо Гринстед тоже вносили пламя подлинной верности принцессе в свою работу. Они старались понять, что можно, а чего нельзя делать от ее имени.

Как и меня, их отстранили от дел, упрекнув в том, что эмоции мешают им в работе. Я чувствовал, что начинаю всем надоедать со своими разговорами о том, что я знаю, чего хотелось бы принцессе. Но окончательно все настроились против меня, когда в прессе меня начали называть «голосом и лицом Фонда». Многим это не понравилось, если учесть, что президентом Фонда была леди Сара Маккоркодейл.

«Вспомни, откуда ты, Пол».

«Слушай, Пол, прекрати носиться со своим горем. Мы все скорбим, не ты один».

«Видимо, горе слишком сильно на него повлияло. Эмоциональные люди не в состоянии трезво принимать решения».

«Пол, почему бы тебе не найти другую работу? Хватит во всем этом копаться. О тебе ходят неприятные слухи».

Вот что стали говорить мне в лицо и за спиной. Но я старался не думать об этом. Я сосредоточился на том деле, которое принцессе не удалось завершить. Если мой долг заключался в том, чтобы служить ей при жизни, то я считаю своим долгом служить ее памяти и после ее смерти.

Я не раз вспоминал, как принцесса говорила: «Не высовывайся из окопа — застрелят!» Но сама она никогда не сдавалась, и кто бы ни выступал против нее, она, не обращая ни на что внимания, делала свое дело. Я решил, что буду вести себя точно так же.

Записная книжка принцессы в кожаном зеленом переплете лежала на моем столе в отдельной комнате в Миллбэнк-Тауэр. Мы с Джеки Аллен каждый вечер запирали комнату. Но однажды, в самом начале существования Мемориального фонда, эта книжка исчезла. Там были имена и номера телефонов всех друзей принцессы. На этих страницах была вся ее жизнь. Во время бдения у гроба принцессы я читал ей имена людей из этой книжки.

Мы с Джеки доложили об исчезновении записной книжки администратору Брайану Хатчинсону. Он в свою очередь доложил об этом странном случае леди Саре Маккоркодейл. Полицию звать не стали. И даже внутреннего расследования произведено не было. Решили, что ее взяла уборщица, сторож или охранник, и на этом успокоились. Казалось, никого не волновало исчезновение такой важной вещи. Одно это заставило меня что-то заподозрить.

Новым исполнительным директором Фонда назначили доктора Эндрю Пёркиса. Мы с ним никогда не ладили, потому что и принцесса никогда бы с ним не поладила. Он дал мне понять, что он и есть «голос Фонда, единственный, какой только может быть». А ведь он никогда в жизни не видел принцессу. Меня потрясло, что хранить память о ней поручили совершенно чужому человеку. Он был личным секретарем архиепископа Кентерберийского в Ламбетском дворце. Итак, он представлял собой одновременно и верхи церкви и «истеблишмент» — все то, против чего восставала принцесса. Он получил этот пост потому, что считался умным человеком и талантливым менеджером. Но я чувствовал, что он понятия не имеет о том, как надо обращаться с бесценным наследием, которое оказалось у него в руках. Он не разделял страстной и преданной любви к принцессе, которой отличались все ее друзья. Если благотворительная организация имени великого человека не понимает и не хочет понять личность, от имени которой она действует, такая организация лишена вдохновляющей силы и не может вести свою детельность эффективно. Я в этом уверен.

Но когда я пытался донести до них мысль о том, что принцесса была уникальной, удивительной женщиной, они меня не слышали. Казалось, нас разделяло толстое звуконепроницаемое стекло.

Доктор Пёркис знал, что я не буду плясать от радости в честь его назначения.

— Я знаю, ты недоволен, что я занял этот пост. Но я не хочу, чтобы между нами была какая-то вражда. Я надеюсь, что мы без всяких разногласий будем вместе работать для общего дела, — сказал он мне.

К июлю 1998 года апартаменты № 8 и № 9 в Кенсингтонском дворце были пусты. Не осталось ни ковров, ни обоев, ни даже лампочек. Казалось, здесь вообще никто никогда не жил. Мебель и картины ушли в Королевскую коллекцию. Драгоценности вернулись в Букингемский дворец. То, что выбрали себе Уильям и Гарри, отправилось туда, куда они приказали. Остальное забрали в Альторп Спенсеры, включая портрет принцессы работы Нельсона Шенкса и свадебное платье. Даже БМВ принцессы где-то втайне уничтожили, чтобы никто не мог выгадать на продаже машины умершей принцессы.

Все это означало, что и мне пора покинуть Кенсингтонский дворец. С прошлого декабря я старался об этом не думать. Тогда меня и Марию предупредили, что, поскольку я больше не работаю на королевскую семью, мы больше не имеем права жить в Старых конюшнях. 24 июля мы попрощались с дворцом, с нашим домом, с друзьями, с нашим приходским священником, с моей пенсией, и даже наши дети вынуждены были распрощаться со своими школами и со своими старыми друзьями. В тот день мы потеряли все, что было у нас в жизни. Но самым тяжелым для меня было расставание с Кенсингтонским дворцом, чей уютный мир согревал меня со дня смерти принцессы. Это было почти физическое расставание, хотя я понимал: в духовном смысле я не покину его никогда.

Когда Франсис Шенд Кидд узнала о том, что нам пришлось выехать из Конюшен, она предложила нам 120 тысяч фунтов на квартиру в Лондоне, при условии, что она будет формально принадлежать ей и что мы выделим ей комнату, в которой она сможет останавливаться, когда будет приезжать в Лондон. Это было очень мило с ее стороны, но у нас был небольшой домик в Фарндоне в Чешире. Мы решили переехать на север и начать жизнь заново. Мария и мальчики все время были в Фарндоне в окружении родственников, а я выходные проводил с ними, а всю неделю жил в Лондоне у друга, чтобы иметь возможность работать в Мемориальном фонде.