Борис Малиновский - Участь свою не выбирали

Следующий день – 7 июля – по ярости обстрела, а особенно бомбежки, превзошел все виденное мною до сих пор, включая бои под Горбами на северо-западе. С раннего утра стаи немецких бомбардировщиков нависли над Понырями и нашим оврагом. Над местечком поднялось пепельно-серое марево. В воздухе велись постоянные воздушные бои. Наши истребители то и дело сбивали немецкие самолеты, но они шли и шли, волна за волной, по пятьдесят, а то и по сотне самолетов одновременно. В первые два дня вражеского наступления наш участок фронта был для противника не основным. Главный удар фашисты наносили в направлении местечка Ольховатка, в нескольких десятках километров левее нашего расположения, однако существенного успеха там не добились. Теперь они делали ставку на захват Понырей с дальнейшим продвижением на Курск. На штурм этого небольшого местечка, состоявшего всего из нескольких сотен домов, которое обороняла 307-я дивизия 13-й армии Центрального фронта, гитлеровцы бросили две полностью укомплектованные личным составом и боевой техникой пехотные дивизии и более 200 танков. "Здесь разгорелась одна из самых жестоких битв за время восточного похода",- напишет позднее один из немногих оставшихся в живых немецких офицеров, участвовавших в наступлении на Поныри [28] История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941-1945. М., 1964. Т. 3. С. 260. .

Тогда мы не знали стратегических замыслов врага, да и не наше дело было их разгадывать, но, чувствуя неимоверную напряженность боя, ожесточенность артиллерийского огня и бомбежки, поняли, что подошли решающие часы и дни наступления гитлеровцев.

При очередном налете немецких пикирующих бомбардировщиков,- уже не помню, каким он был по счету – рядом рванула пятисоткилограммовая бомба, спрессовав всех нас безудержно нарастающим воем и оглушительным взрывом в натянутый до предела комок мышц и нервов. Наш блиндаж подпрыгнул, сдвинулся в сторону, а потом закачался в судорогах взрывной волны. Начальник штаба капитан Агапов, придя в себя от порохового смрада, заполнившего блиндаж, и от заложившего уши взрыва, пробормотал то ли нам, то ли себе:

– Чуть-чуть еще – и перенесло бы нас из сегодняшнего ада прямешенько к богу в рай!…

Все уточняющие, но не подлежащие печати дополнения в адрес Гитлера и всей фашистской сволочи я убрал из этой фразы, а они шли почти за каждым словом и завершали мысль капитана. Отважный офицер, плясун и известный всему полку остряк, Агапов сумел сохранить самообладание и в эти, прожитые рядом со смертью мгновения.

После каждого налета капитан прикладывался к бутылке водки и отпивал несколько глотков. Это была его слабость, тоже известная всем. Из-за нее он и оказался у нас, расставшись с более высокой должностью в штабе полка. Когда ко второй половине дня бутылка опустела, мне поневоле пришлось исполнять обязанности начальника штаба.

…Весь этот день Геннадий Беляев и его связисты делали невозможное: лишь только связь со штабом полка, с батареями, с командиром дивизиона Новиковым прерывалась, а это было постоянно, они сразу же находили и исправляли повреждение, не считаясь с бомбежкой и обстрелом.

При каждой вражеской атаке, а их было пять в течение дня, мне звонили из штаба полка и требовали сведения о положении в батальонах, о действиях поддерживающих их батарей, передавали приказы начальника штаба и командира полка. В таких случаях четко работающая связь спасала меня.

Для штаба и командира полка штабы дивизионов были глазами и ушами, которые оценивали положение на линии непосредственного соприкосновения с противником. Расположение наших и вражеских траншей, окопов, огневых точек на участке действия дивизиона, местонахождение огневых позиций и наблюдательных пунктов батарей и командира дивизиона, потери в личном составе и в технике во время боя – все это оперативно должно было доноситься в штаб полка и подытоживаться ежедневным письменным боевым донесением. Для соблюдения секретности при сборе сведений предпочтение отдавалось проводной (телефонной) связи, которая, в отличие от радиосвязи, обеспечивала большую скрытность передаваемой информации. Но это давалось дорогой ценой. Забегая вперед, скажу, что после десятидневного немецкого наступления во взводе связи осталась лишь треть его состава. Потери у связистов были такие же, как и в стрелковых ротах, даже больше – ведь им постоянно приходилось находиться под обстрелом без всяких укрытий. А это было во много раз опаснее, чем пережить обстрел или бомбежку в блиндаже.

Для меня теперь работы и обязанностей добавилось. На Северо-Западном фронте, где неделями, а то п месяцами сохранялось примерно одинаковое расположение рот и батальонов, боевых порядков наших батарей и основных целей у противника, штаб полка мог, в крайнем случае, обойтись и без ежедневных донесений из дивизиона. Здесь же местность была незнакомой, обстановка быстро менялась, а штаб полка требовал точных и самых последних сведений. И если прерывалась связь, мы не могли ждать, пока ее починят. В таких случаях, как это и было вчера, выяснить обстановку на переднем крае обычно поручали мне. Да у начальника штаба и не было другой возможности – Мартынов на НП, Беляев – на линии связи, вот и оставался командир топовзвода, освободившийся к моменту боя от своих прямых обязанностей по "привязке" огневых позиций и наблюдательных пунктов батарей и дивизиона.

К концу дня, когда гитлеровцы последним отчаянным штурмом захватили северную часть Понырей, из штаба стали требовать к телефону Агапова, который спал мертвецким сном. Никакие мои отговорки, что капитан ушел на передовую и еще не вернулся и связи с ним нет, не действовали. Увидев, что Агапов зашевелился, я растолкал его и едва успел рассказать ему про захват окраины Понырей, как по телефону снова потребовали начальника штаба. Связист протянул ему трубку.

– Тр-р-рубка слушает! – громко и раскатисто, словно подавая команду, прокричал капитан.

Я уже раскаивался, что растолкал его, но было поздно: начальник штаба полка читал Агапову по телефону грозную нотацию. Сразу протрезвев от жестокого разноса, капитан попытался связаться с Новиковым и батареями. Однако связь, поврежденная при последней вражеской атаке, не работала. Тогда Агапов послал меня к командиру дивизиона узнать обстановку на передовой.

А бой еще продолжался, и немцы изо всех сил пытались продвинуться дальше. На околице местечка раздавались автоматные очереди, рвались мины. Ближе и ближе! Когда я, прижимаясь к домам, бежал по улице, немцы открыли орудийный огонь прямой наводкой: двойной рыкающий звук огромной силы налетел на меня и бросил па землю. Показалось, что в ушах лопнули барабанные перепонки. Откуда-то било мощное орудие "тигра". Снаряды рвались совсем близко. Дальше бежать нельзя, надо было укрыться и переждать.