Наталья Трауберг - Сама жизнь

Напоследок скажу еще о чудесах и библейских текстах. Когда появилась статья в «Труде», мы (без отца) были на лекции о пушкинском «Пророке». Женя Березина прислала мне записку, на случай, если я не

знаю. Чтобы ответить, я стала копаться в сумке и обнаружила листочек, на котором зелеными буквами, под диктовку отца, записала еще в 1970-х: «Не бойся, червь Иаков, малолюдный Израиль, Я – Господь Бог твой, держу тебя за правую руку, говорю тебе, не бойся, Я помогаю Тебе»; «И до старости вашей Я тот же буду, и до седины вашей я буду носить вас, Я создал, буду носить, поддерживать и опекать вас». У Исайи немножко иначе, но так – даже лучше.

Темной зимой 1979-1980 года, в январе, сразу после того удара, который мы испытали от Афганистана, я сидела за письменным столом и писала отцу Александру. Обычно мы веселились или веселили друг друга, но тут я даже не помню, смогла ли я что-нибудь из себя выжать, кроме цифр из Исайи: 21,11. Собственно, я спросила, только цифрами, а словами было бы так:

Кричат мне с Сеира: сторож! сколько ночи? сторож! сколько ночи?

Отец ответил очень скоро, чуть не сразу, тоже цифрами:

Ис 21,12.

Сквозь полную тьму слова Писания слышны, ничего не поделаешь. Другие какие-то – нет, а они слышны. Не зря Господь так любит «слышание», «уши», «слух» и самое имя Симон, или Симеон.

Через несколько лет я, уже в Москве, открыла шестую книгу о. Александра «На пороге Нового Завета». Смотрю – эпиграф именно этот. Хорошо у нас то, что все случаи возможны и важны: во-первых, мы оба вспомнили эти стихи, не сговариваясь; во-вторых, отец это взял из тех писем. Еще лучше то, что первый вариант вероятнее. Ну, что – «взял», и писатели берут, а здесь – вот она, соборность, без неприятных обертонов, которые мы так умеем придавать этому слову. А если хотите – мистическое тело, как сказал о. Станислав, когда я привезла ему самиздат и отказывалась взять деньги на обратную дорогу. «Бери, бери, еще кому-нибудь отдашь, – приговаривал он. – Что мы – не мистическое тело?».

Исайя Вавилонский

Утешайте, утешайте народ Мой… Ис40,1

Странным летом 1986 года стали преследовать отца Александра. Утром в храме – не в Деревне, а в Москве, он тогда просил ходить куда поближе – так вот, утром мне сказали, чтобы я прочитала статью в «Труде». Гадость, естественно, дикая. А кроме того, мы

больше года знали, что медно-глиняные ноги подкосились; как же так?

Тем же вечером или назавтра пошла я, кажется, в музей Пушкина, на доклад о «Пророке». Сижу, слушаю и получаю письмо от Женечки Березиной о той же самой статье. Начинаю рыться в сумке, нет ли там чего промыслительного – и пожалуйста, есть. Лежат в уголке листочки, видимо, продиктованные отцом в какой-то невыносимый момент (час, год). Как продиктовано, так продиктовано, по памяти:

Не бойся, червь Иаков, малолюдный Израиль! Я – Господь Бог твой, держу тебя за правую руку, говорю тебе: не бойся, Я помогаю тебе.

А на обороте, тоже зеленым:

И до старости вашей Я Тот же буду, И до седины вашей Я буду носить вас, Я создал, буду носить, Поддерживать и охранять вас.

Стоит ли напоминать, что до июня 1988-го оставалось два года? Оба они прошли для отца Александра достаточно тихо, словно статьи и не было.

Осенью 1987 года я попала в больницу с тяжелым приступом панкреатита. Надо сказать, это так больно, что французы придумали термин drame pancrea-tique. Меня положили под капельницу и закололи обезболивающими. Тем самым я пребывала в особом состоянии. Правда, молилась, но плохо замечала соседку по палате. Зато, без удивления, ощущала совершенно райский запах, напоминающий землянику. Вот как оно бывает, думала или скорее чувствовала я, припоминая сперва – Терезу-старшую, а потом -Симеона Нового Богослова. У Терезы о запахах ничего нет, у Симеона – не знаю, но что поделаешь, «мистический опыт».

На третий день оказалось, что пахнет странный плод фейхоа, ящик с которым стоит под кроватью у соседки. Кстати, была она гречанкой и звали ее Га-латея. Но это к делу не относится. Относится же -то, что отец Александр Мень весело смеялся. Он очень не любил мистических опытов такого рода.

Повесть о том, как Галя сперва захотела стать христианкой, а потом честно испугалась, тоже обрадовала его. Повлияло на нее, naturellement, Послание к Галатам. Она и не знала, что свобода обусловлена такими дикими требованиями. Из больницы мы обе вышли уже в декабре.

Году в 1970-м, а скорее – в начале 1971-го отец Александр спросил, не напишу ли я «магистерку». Гордо отказаться мешала простая деликатность; как-никак, самые достойные пастыри именно этим способом кормили свою семью (писал ли их сам о. Александр, я не знаю). Я пробормотала что-то вроде согласия, решив про себя посоветоваться с дотошными католиками. Вот она, reservatio mentalis [ 77 ] Reservatio mentalis – «утаивание в уме». Ты что-то говоришь, о чем-то умалчиваешь, а в самых плохих случаях имеешь в виду не совсем то, что сказал. , за которую Чарльз Кингсли бранил кардинала Ньюмена! [ 78 ] Чарльз Кингсли (1819-1875) – англиканский священник, известный писатель (многие читали его повесть «Водяные детки»). Одно время был духовником королевы Виктории; Джон Генри Ньюмен (1801-1890) – великий английский богослов, основатель так называемого «оксфордского движения». В1845 году принял католичество, позже стал кардиналом. Ответ Чарльзу Кингсли лег в основу его лучшей книги «Apologia pro vita sua» (1864). наконец, я немного раскручусь с деньгами, что тоже полезно, так как у меня есть дети и кот.

Естественно, почти сразу я оказалась у отца Станислава, не столько дотошного, сколько серафического, как и подобает францисканцу. Поахав и, может быть, воскликнув по своему обыкновению: «Слава Иисусу Христу!», он ответил, что писать можно, даже нужно, поскольку:

будет честная работа о католичестве (замечу, что предложенная тема касалась энциклики Пия X);

работа – анонимная, что полезно для души;

я помогу человеку, с которого Бог не спросит, раз он такой простодушный;

Ободрившись, я стала писать, конечно – уже в Москве. Многих книг в городе не было, приходилось ездить в Лавру. Заметим, что все они были на иностранных языках, которых простодушный соискатель не знал. Материал оказался очень интересным, мало того – душеполезным мне, либералу (хотя и мракобесу). Гонимые модернисты получались не такими уж правильными, что, собственно говоря, можно было предугадать. Чтобы увеличить объем, да и для собственной радости, я щедро цитировала Ньюмена, которым мы (Муравьев, Аверинцев, трейдер) увлекались во второй половине 1960-х.

Зима кончилась, шли недели поста, я ездила к преподобному Сергию. На столе у меня лежало изображение св. Пия с алым кусочком его мантии. Лежит оно и сейчас, правда – с другими образками, в столике, но кусочек сам собой исчез.