Клод Лелуш - Баловень судьбы

Мой отец вновь дает мне толчок, необходимый для взлета. Он, выпускающий на фабрике в Сантье вышитые подушки, записался в групповую поездку по Соединенным Штатам. В 1957 году это было настоящее приключение. Отца, как и меня, вечно тянуло к авантюрам. Он часто мечтал заняться другими делами, уехать за границу… стряхнуть будничную жизнь. Ту обыденность, в которой моя мать всегда поддерживала его своей страстной любовью. Словно предчувствуя, что мне суждено судьбой пережить все то, что навсегда останется ему недоступным, отец предложил мне поехать вместо него. Группу путешественников составляли фабриканты, которым было предложено посетить американские текстильные предприятия. Маршрут включал несколько крупных городов: Нью-Йорк, Чикаго, Детройт… На все отводилось четыре дня. Короче говоря, галопом по Штатам. Но все-таки это было непредвиденной удачей. Отец отдал мне свой билет, взамен лишь попросив привезти ему небольшой отчет о состоянии американской текстильной промышленности. Оказавшись в США, я, разумеется, сразу забыл о его заказе.

Нью-Йорк… Мегаполис, в который не может не влюбиться любой кинооператор. На его улицах, которые всегда будут вызывать зависть всех художников-декораторов кино, я снимал все подряд. Уже давно я привык вставать в пять часов. Рассвет окрашивал город в необыкновенные цвета. После семи часов я находил «Большое яблоко» невыразимо грустным. Поэтому я снимал на восходе солнца и на цветной пленке все то, что станет «Неповторимым городом» — десятиминутной короткометражкой, которую я снял, повинуясь зову эстетического чувства. Истратив всю свою цветную пленку и не имея средств купить еще, я снимаю второй фильм на черно-белой, следуя за текстильными промышленниками по пятам. Я запечатлел на пленке все их шаги — от скотобоен Чикаго до Эмпайр Стейт Билдинг. Технические осмотры промышленных предприятий чередовались с туристическими экскурсиями. Это и подсказало мне название второй короткометражки — «США вразброд».

Это происходило почти бессознательно. Что-то разочаровывало меня в спектакле, который предлагала эта страна. Не объяснялась ли неловкость тем, что увиденное не соответствовало мечтам подростка, очарованного Америкой? Или же меня просто раздражала «туроператорская» организация поездки? Как бы там ни было, почти вопреки собственному желанию у меня получился резко антиамериканский фильм. Образы — и особенно текстовой комментарий — выдавали негативное видение. Я понял это лишь при монтаже. Так как я снял мои обе короткометражки на пленке, предоставленной Французским телевидением, то оно имело право их эксклюзивного показа. И подтвердилось то, чего я боялся. Посмотрев «США вразброд», дирекция ORTF [8] ORTF — Управление французского радиовещания и телевидения (фр., примеч. перев.) решила, что она не сможет показывать этот фильм, поскольку ей грозит риск дипломатического инцидента с Соединенными Штатами. Зато ей по вкусу пришлась та цветная конфетка, какой был «Неповторимый город». Впервые один из моих фильмов покажут по телевидению. «Неповторимый город» поставили в программу на десять часов вечера. Время позднее, но, поскольку существовал только один канал, я все-таки был уверен, что аудитория будет значительной.

Однако, вместо того чтобы с полным основанием чувствовать удовлетворение, я чувствовал себя оскорбленным выбором этого фильма, который считал слащавым, тогда как, на мой взгляд, «США вразброд» представлял собой произведение с большим смыслом, исполненное праведного негодования. Это негодование и заставило меня совершить постыдный поступок. Относя бобины в Управление, я сознательно подменил коробки. Начальник отдела, которому просто сообщили, что пойдет фильм об Америке, ничего не заметил. И «США вразброд» был показан. На следующий день разыгралась буря всеобщего возмущения. В дирекции ORTF раздался гневный звонок из посольства Соединенных Штатов, которое выражало недовольство, говорило о провокации. Итог: я был изгнан с телевидения до того, как туда попал. То, что я сделал, непростительно, и я сознавал это. Я не мог вынести мысли стать жертвой цензуры — кстати, совершенно официальной, — которая господствовала на телевидении. И это чувство было сильнее всех этических соображений. Эпизод заставил меня задуматься о себе. И прежде всего о моих политических симпатиях. Уж не коммунист ли я в душе? Не остается ли моим просоветским симпатиям только пробудиться?

Изредка кто-то оборачивается, жалостливо смотря мне вслед. «Такой молодой и уже еле ходит. Неужели этот бедный малый — калека от рождения?» Я иду с трудом, согнувшись пополам, словно горбун. Но горбун, носящий горб на животе. Благодаря системе ремней, которой я очень горд, мне удалось закрепить мою камеру на уровне желудка. Объектив прижат к дырке, проделанной в старом плаще, который надет на мне и скрывает все «сооружение». Впереди меня по Страсбургскому бульвару размеренным шагом движется мой отец. Отец — спарринг-партнер и тренер в начале моего операторства. Он принимает участие во всех моих усилиях стать тем, кем я мечтаю быть. Впрочем, сам еще точно не зная кем. Он знает, что я снимаю, и поэтому старается идти по возможно более ровной линии, не меняя скорости движения. Бессознательно я занят усовершенствованием «движущейся руки», появившейся недавно техники съемки. С каждой минутой меня все больше увлекает этот новый способ съемки, этот стиль, который я уже определяю формулой — движение внутри движения.

После этого эксперимента я с удовлетворением убеждаюсь, что образы четкие и не слишком расплываются. Я готов ехать. Канадское телевидение организовало конкурс, назначив премию в десять тысяч долларов тому, кто привезет документальный фильм из СССР, из Москвы, но особенно из мавзолея, где рядом покоятся Ленин и Сталин. Мавзолей строго охраняется. Для граждан из стран западного блока визу в Советский Союз получить нелегко. Зато члены коммунистической партии в этой сфере пользовались определенными льготами. Я узнал, что пятьдесят из них готовятся ехать в Москву в рамках поездки, организованной партией. В обмен на обещание по возвращении вступить в компартию, они разрешили мне принять в ней участие.

Через несколько дней я оказался в поезде, который шел в Москву, в обществе пятидесяти «товарищей», охваченных восторгом от этой поездки. Я втянул в эту авантюру моего друга Пьера Кафьяна, имеющего русские корни. Они-то и должны будут нам помочь выкрутиться в случае затруднений. Чтобы моя камера «Белл-Хоуэлл» ускользнула от бдительности советских таможенников, я полностью ее разобрал и, разложив детали по маленьким пакетикам, спрятал в багаже. Обосновавшись в гостиничном номере, я снова преспокойно собрал мою камеру. Оставалось ускользнуть от официальных экскурсий (маршрут состоял из осмотра достижений режима), проводимых под присмотром гида из Интуриста. Я прикинулся больным, что и избавило меня от них. Моя болезнь, наверное, была заразной или довольно серьезной, поскольку Пьеру пришлось находиться при мне…