Ирина Васюченко - Жизнь и творчество Александра Грина

Оба не доверяют друг другу. Каждый подозревает, что собеседник лукавит, выдавая себя не за того, кем является. И верно: не так беспечно любопытство гостя. Не так благополучен и прост хозяин. Между ними за их светской болтовней о том, о сем прячется беспощадное желание одного хоть силой вырвать у противника его тайну, другого — любой ценой ее сохранить… Зачем? Кут — не сыщик, Доггер- не преступник. Что нужно друг от друга двум этим людям, сильным, искушенным и при всем том очень разным?..

Задать такой вопрос можно, впрочем, не раньше, чем дочитаешь «Искателя приключений», отложишь книгу, вернешься из Арвентура в мир обыденной логики. Потому что у Грина самая необъяснимая, казалось бы, беспредметная коллизия обретает ту же смачную достоверность и заразительную энергию, какая есть в мушкетерской скачке за подвесками королевы или в кровавой драме, переживаемой персонажами «Острова сокровищ».

Да, спрашивать, зачем понадобились Куту секреты Доггера, не более разумно, чем домогаться ответа, дли чего Сильверу клад Флинта. Страсть гриновского героя к загадкам души человеческой пьяняща и конкретна, как алчность пирата. В области этих загадок прячутся самые мощные силы, действующие в книгах Грина.

Эти силы способны быть разрушительными или созидательными. Пробудить их от заколдованного сна может хоть необычайнее происшествие, хоть любой пустяк — чья-то прихоть, шутка, совпадение. Как бы то ни было, они, вступая в игру, меняют смысл приключенческой коллизии, усложняя ее, драматизируя, а подчас и уводя из-под власти логики. Так, если еще можно с грехом пополам обяснить, почему Кут преследует Доггера, то рационально истолковать действия Руны Бегуэм в «Блистающем мире» совершенно немыслимо.

Упорство, с каким героиня романа ищет смерти Друда, недавно ею же спасенного, мрачно и безрассудно. Оно отдает безумием, которое, однако, не имеет ничего общего со смятением хрупкой души или слабого ума. Руна, в отличие от плохо понятого своим противником Гнора, поистине «гибкая человеческая сталь». Сталь, созданная для боя. То, что происходит между нею и Друдом, для него только разочарование, для нее — поединок, в котором один из двоих должен пасть.

Боюсь, что вы, читатель, уже теряете терпение. С какой стати топтаться вокруг да около некоего гриновского умозрительного спора вместо того, чтобы взять быка за рога: растолковать, наконец, что это за спор?

Если так, мне придется рассердить вас еще больше, признавшись, что я не слишком надеюсь это сделать. Тайну не объясняют. К ней можно разве что приблизиться, насколько сумеешь. Хождение вокруг да около в этом смысле небесполезно. И даже — хождение в потемках, на цыпочках, как крадется Аммон Кут по уснувшему дому Доггера.

Искатель приключений действует по старинному сказочному принципу: «Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Он сам не ведает, что ищет. И все же находит.

— сказал великий поэт серебряного века А.Блок. И сказочность гриновской прозы такова. Можно проскользнуть по ее яркой поверхности, не веря и не вникая, а можно…

Возможностей много. Творчество Грина причудливо, здесь есть разные, подчас вроде бы несовместимые уровни смысла и грани восприятия. Недаром мне доводилось встречать страстных поклонников этого писателя, которые, на мой взгляд, ничего в нем не смыслили, и настоящих его ненавистников, смысливших, однако, не так уж мало. Если начистоту, мне даже теперь трудно бывает не спросить этих последних, любят ли они маленькие, грязные лужи. И все-таки должна признать: и у такого неприятия есть свои причины. Грина не только можно ценить как увлекательного рассказчика, оригинального мыслителя, знатока человеческой природы, лирика, сказочника — егео не столь уж мудрено прочесть и как холодного, жестокого эстета ницшеанского склада. Свой спор с ним, знавшим толк в спорах, может быть у многих. Да он и сам с детства не ведал безмятежного согласия с собой. В «Автобиографической повести» автор рассказывает, как однажды в училище он написал сочинение о вредоносности своих любимых книг: они-де заставляют подростков предаваться пустым мечтаниям об экзотических путешествиях, учат презирать обычную жизнь, подстрекают бежать в Америку. Вспоминая «эту галиматью», писатель признается с досадливым смущением: «До сих пор не понимаю, зачем я это сделал». Но здесь-то как раз все понятно. В мальчике, не пожалевшем труда, чтобы доказать то, что было ему до крайности противно, проявился своеобычный характер будущего автора остроконфликтных (а не только остросюжетных) книг. Мысль и чувство, живущие в этих книгах, отважны, им, как любимым гриновским персонажам, надобен достойный противник. И экстремальная ситуация, когда, по-киплинговски, «сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает».

Немало иррационального в этих противостояниях, но многое и вполне объяснимо. Так, Гнор побеждает Энниока и хладнокровно посылает его на смерть. Это при том, что он на редкость великодушен. Такой мог бы простить соперника, потерявшего голову от ревности. Автор хоть и не проронил об этом ни слова, однако общее впечатление от характера героя предполагает именно такой исход. Отчего же в рассказе все кончается по-другому?

Да потому, что и в начале все было совсем не просто. Гнор, на своем острове имевший время многое хорошенько припомнить, знает: не одна любовная лихорадка владела Энниоком, когда он готовил свой дьявольский замысел. Артистическое и экспериментаторское наслаждение самим этим планом, собственной ролью вершителя чужой судьбы кружило ему голову едва ли не сильней, чем отвергнутая страсть.

Герою рассказа довелось испытать то, чему нет прощения. Почувствовать на себе «опыты, направляемые чужой рукой, пальцы которой не дрогнут». Это не гриновские слова; они написаны Юрием Тыняновым, большим ученым и писателем, годы спустя, по другому поводу… Так ли уж по другому? И там, и здесь авторская мысль встает лицом к лицу с горчайшей из духовных драм века. Пройдут еще десятилетия, и поэт Иосиф Бродский заметит с мрачной иронией:

Ежели вам глаза скормить суждено воронам,

Лучше, если убийца убийца, а не астроном, и это будет снова о том же. Печальная перекличка. Голосов, что в ней участвовали, не счесть. Мне пришли на ум эти, другой вспомнил бы иные имена и цитаты, но речь о другом. 0 том, что Грин, несомненно, был среди первых, кто на заре двадцатого века занялся художественным исследованием этого зла.

Соблазны власти интересовали литературу издревле. В старых книгах и пьесах полным- полно свирепых тиранов, наследников, делящих вожделенные троны, морских разбойников, рвущихся к капитанскому мостику, и т. п. Но в девятнадцатом и особенно двадцатом веке писатели все острей приглядываются не к этим энергичным практикам, а к самой идее власти. К процессам, производимым этой идеей в потемках человеческой души. Вот и в книгах Грина нередко действуют тонкие теоретики, просвещенные идеологи, изысканные гурманы власти. Таков Энниок, персонаж эффектный, не лишенный так называемого отрицательного обаяния. Такова Руна Бегуэм, образ, полный «красивой силы», чарующий и автора, и читателя наперекор злу, что несет в себе эта женщина.