Владимир Федюк - Керенский

В назначенный час на сцене появились Керенский и другие члены правительства. Премьер-министр занял председательское место. За его спиной навытяжку встали адъютанты, справа — молодой моряк в белоснежном кителе, слева — армейский офицер. В этой детали чувствуется присущая Керенскому тяга к внешним эффектам. Но на этот раз чувство меры ему изменило. В перерыве адъютантам Керенского была передана записка, в которой говорилось, что по уставу парные часовые возможны только у гроба главы кабинета. В результате всё последующее время они скромно просидели в уголке.

Вступительная речь министра-председателя растянулась на полтора часа. Знавшие Керенского обратили внимание на то, что он явно чувствовал какой-то дискомфорт. "Вместо обычной для него торопливости и некоторого захлебывания, он медленно выпускал фразу за фразой, отчего лицам, привыкшим его слушать, речь его кажется на этот раз искусственною и деланною". [300] Шидловский С. И. Воспоминания // Февральская революция в воспоминаниях белогвардейцев. М.; Л., 1926. С. 311.

Речь Керенского было полна невнятных угроз, без указания конкретного адресата. Расшифровать это мог только тот, кто был посвящен в интриги новых обитателей Зимнего. Но намек на отсутствовавшего главковерха прозвучал достаточно ясно: "Всё будет поставлено на свое место, каждый будет знать свои права и обязанности, но будут знать свои обязанности не только командуемые, но командующие". [301] Государственное совещание. Стенографический отчет. М.; Л., 1930. С. 15. К этой теме оратор возвращался вновь и вновь: "И какие бы кто бы ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее". В этот раз местоимение "я" звучало у Керенского особенно часто. Создавалось впечатление, что глава правительства потерял какую-либо опору и в одиночку противостоит натиску врагов.

Вслед за премьером выступали другие министры, но аудитория слушала их уже вполуха. Главное было сказано, а новые сенсации ожидались позже. На следующий день пленарного заседания не было, отдельные делегации порознь обсуждали заявления правительства. Внимание газетчиков и обывателей было в эти часы приковано к ожидавшемуся приезду Корнилова. Встреча Верховного главнокомандующего была обставлена с максимально возможным торжеством. На вокзальной платформе был выставлен почетный караул из юнкеров Александровского училища. Среди встречавших были заметные фигуры вроде бывшего председателя Государственной думы М. В. Родзянко. Стоит, однако, обратить внимание на то, что никого из членов правительства на вокзале не было.

Появление Корнилова в дверях вагона вызвало восторженные крики. Оркестр заиграл марш, дамы бросали под ноги генералу букеты цветов. Так еще совсем недавно встречали Керенского. Теперь у российского обывателя появилось новое воплощение надежд, новый герой. Прямо на перроне известный думский оратор, "кадетский златоуст" Ф. И. Родичев обратился к Корнилову с речью: "Вы теперь символ нашего единства. На вере в вас мы сходимся все, вся Москва. Мы верим, что во главе обновленной русской армии вы поведете Русь к торжеству над врагом и что клич — да здравствует генерал Корнилов — теперь клич надежды — сделается возгласом народного торжества. Спасите Россию, и благодарный народ увенчает вас". [302] Мартынов Е. И. Корнилов (попытка военного переворота). М., 1927. С. 67.

Какие-то офицеры подхватили Корнилова и на руках вынесли его на привокзальную площадь. Присутствовавшие здесь фотокорреспонденты поспешили запечатлеть эту сцену. Надо сказать, что выглядел в этот момент главковерх довольно нелепо: высоко вскинутые ноги и серьезное, даже сосредоточенное лицо. С вокзала Корнилов в сопровождении живописного эскорта текинцев в ярких малиновых халатах проехал к Иверской часовне. Здесь вновь повторились приветственные крики, речи и букеты. Впрочем, злые языки потихоньку шептали, что Корнилов ведет себя как прежние русские цари, тоже первым делом при посещении Москвы ехавшие к Иверской иконе.

Регламентом проведения Московского совещания заведовал министр почт и телеграфов А. М. Никитин. Сразу по приезде Корнилов направил к нему своего человека, с тем чтобы оговорить время выступления. Но Никитин ответил, что выступления членов правительства уже завершились и в последний день работы совещания предполагается заслушивать исключительно представителей общественных организаций.

Никитин не удержался от ехидного замечания: "А от какой организации будет выступать генерал Корнилов?" Естественно, что эта колкость, немедленно сообщенная Корнилову, не улучшила его отношения к правительству.

Корнилов и Керенский демонстративно игнорировали друг друга. Керенский не поехал встречать Корнилова на вокзал, а предпочел в эти часы присутствовать на смотре войск московского гарнизона. В свою очередь, Корнилов тщательно уклонялся от встреч с премьером. На все телефонные звонки из канцелярии Керенского адъютанты Корнилова сообщали, что Верховный главнокомандующий подойти к аппарату не может.

Корнилов, а точнее, те люди из его окружения, кто отвечал за формирование "образа" главковерха, с успехом использовали приемы, ранее удававшиеся только Керенскому. Тому это должно было быть крайне неприятно. Раньше он чувствовал себя один на один с публикой. Теперь на сцене появился другой актер, играющий в такой же манере, и пока непонятно было, кто из них герой, а кто злодей. В каждой конкретной детали Корнилов противопоставлял себя Керенскому. Премьер приехал в Москву с огромной свитой и остановился в Большом Кремлевском дворце. Корнилов ночевал в том же вагоне, в котором приехал, а на публике появлялся в скромной походной форме. За Кремлевской стеной Керенский чувствовал себя как в тюрьме — им никто не интересовался, никто не выпрашивал аудиенции, не стоял под дверями. Зато к Корнилову выстроилась целая очередь. В его вагоне побывали генералы Алексеев и Каледин, приезжал банкир Путилов, надолго засиделся Милюков.

Как раз в то время, когда в вагоне Корнилова находился Милюков, главковерху доложили о том, что с поручением от Керенского приехал министр путей сообщения Юренев. Он сказал, что на следующий день Корнилову будет дано время для доклада, но от имени премьера попросил не касаться в выступлении политических вопросов. В 11 вечера Корнилову наконец лично позвонил Керенский. Он повторил, что правительство просит Верховного главнокомандующего ограничиться в своей речи проблемами, стоящими перед армией. Корнилов раздраженно ответил, что будет говорить то, что сочтет нужным. Взаимная неприязнь премьера и главковерха к этому времени уже определилась окончательно.