Елизавета Водовозова - На заре жизни

Когда матушка отпускала меня с нянею к крестному, я не помнила себя от восторга. Мы обыкновенно отправлялись к обеду, то есть к часу, а возвращались домой только вечером. Несмотря на то что мы проводили. у него часов восемь и что кроме него я никого не видела, время для меня пролетало незаметно, и я каждый раз чуть не плакала, когда приходилось возвращаться домой.

Как только мы открывали двери его дома, нас охватывали несказанно чудные ароматы духов, которыми пропитаны были мебель и каждый уголок его комнат. Недаром прислуга называла его "духовитым барином". У него была непобедимая страсть к духам. Зная ее, каждая из его дочерей присылала ему из столицы к именинам и к Новому году какой-нибудь душистый подарок: то роскошный ящик с флаконами духов, то с гранеными бутылочками одеколона, изящную коробку с разнообразными мылами, сверточки с душистыми курительными свечками и ароматическими бумажками, прелестные саше. Все его белье, платье, вещи были сильно продушены: во всех шкапах и комодах лежали подушечки и красивые бумажные конвертики с сухими духами.

Несмотря на то что в то время в помещичьих семьях обыкновенно держали громадный штат прислуги, редко можно было найти дом, который производил бы приятное впечатление своею опрятностью и уютом, но дом крестного представлял редкое исключение: у него все было красиво расставлено и блестело безукоризненною чистотою. Прислуживавшие ему люди, экономка и горничная, были чисто одеты, с здоровыми лицами и всегда весело и просто разговаривали с своим барином, которого очень любили. Когда через несколько лет после его смерти я приехала в его усадьбу, что было уже после освобождения крестьян, его бывшие крепостные, у которых мне приходилось расспрашивать о нем, вспоминали его как одного из самых милосердных помещиков в нашей местности, говорили, что сам он никого никогда не тронул пальцем, но так как он мало во что входил лично, то за его глазами его управляющий и староста сильно прижимали их, но все же у него жилось им лучше, чем где бы то ни было. Когда он окончательно переселился в деревню, он заботился о том, чтобы его крестьяне не нищенствовали, открывал для них свои амбары во время голодовок, налагал на крестьян менее обременительную барщину сравнительно с тою, которая существовала в наших краях.

— Добро пожаловать, дорогие гости! — радушно говорил крестный, увидав меня с нянею. — Что же вы так редко меня посещаете?

— Ах, батюшка Сергей Петрович! Вы так балуете Лизушу, — ведь она без ума от вас: спит и видит, как бы к вам отпустили… То и дело вспоминает вас!

— Да как нам не любить друг друга! Ведь у нас и вкусы-то сходятся: крестный духи любит, и крестница тоже, крестный голубками не прочь позабавиться, и крестница до них большая охотница… Большая охотница она и моими гробиками полюбоваться!

Зная, какою любовью и уважением пользуется у нас няня, крестный относился к ней как к равноправному члену нашей семьи, любил рассуждать с нею, сажал ее за стол, и няня чувствовала себя у него как дома, говорила обо всем, как думала и понимала.

Крестный уже по внешнему виду резко выделялся между всеми нашими помещиками, которые у себя дома сидели в простых рубашках, в широких халатах, с длинным чубуком в руках, покуривая трубку. Но и эта нестеснительная одежда не отличалась аккуратностью: у одного не хватало пуговиц у рубашки и открывалась голая грудь, у другого шнурки и кисти халата были оборваны, и он подвязывался какою-нибудь жениной тесемкой, а то и веревочкой, у третьего все, что одето, было до невероятности грязно и засалено. Совсем иначе выглядел крестный: ждал он гостей или нет, был ли то праздник или будний день, он всегда выходил в безукоризненном туалете, надушенный, с хорошо расчесанными волосами и бородой, с табакеркой в руках. Он был высокого роста и уже немного сутуловат; его длинная седая борода и длинные седые, несколько волнистые волосы, красивое доброе старческое лицо с удивительно ласкающими глазами внушали каждому симпатию и напоминали что-то библейское, вызывавшее искреннее почтение. Среди людей свободных профессий теперь такие старики не редкость, но тогда он был единственный в своем роде, по крайней мере среди тех, кого я встречала.

Как только мы входили в его дом, я бросалась к нему с радостным криком, затем бежала ревизовать его комнаты. Меня особенно интересовала его спальня, и я прежде всего осматривала стол, приставленный к одной стороне умывальника, покрытый широким русским вышитым полотенцем: на нем стояло несколько хрустальных ящичков с разнообразными щетками и пилками для ногтей, а в хрустальных мыльницах лежали мыла разного цвета и аромата. Пересмотрю и перенюхаю каждый кусок мыла и бегу к крестному, сажусь около него и хватаю его золотую табакерку, усыпанную красивыми камешками; хотя она крепко закрыта и я боялась открывать ее, чтобы не просыпать табаку, но от одного прикосновения к ней у меня потом руки долго пахли духами. На мой вопрос, почему у него так много кусков мыла, он отвечал, что утром моется мылом с менее крепкими духами и не нюхает табаку, потому что у него свежа голова, а к вечеру, когда уже утомится, употребляет табак, пропитанный крепкими духами, и такое же мыло. Когда его спрашивали, давно ли он имеет такое пристрастие к духам, он отвечал, что всегда любил духи, но в большом количестве начал употреблять их на старости лет, когда совсем перестал пить вино, так что теперь только духи и нюхательный табак оживляют его.

Недолго посидим с ним, бывало, как уже в столовой накроют два круглых стола. Один из них заставлен закусками: солеными и маринованными грибками, различными маринадами из рыбы, холодною свининою, а посреди красуется огромный окорок и фаршированный поросенок, который, как живой, стоит на ножках, окруженный зеленью. На другом столе сервирован обед на три прибора. Крестный держал ученого повара, который не только прекрасно готовил, но и красиво убирал поданное. Няне и мне, не знавшим закусок перед обедом и употреблявшим самый простой деревенский стол домашней стряпухи, такой обед казался феноменальною роскошью, и, покончив с двумя кушаньями, мы уже ничего не могли есть. Хотя крестный мало ел, но у него всегда был прекрасный стол и на зиму делалось много заготовок: он любил, чтобы дом был "полною чашею". Все доходы с своего сравнительно небольшого, но хорошо устроенного имения он употреблял на свою жизнь, а так как он не кутил, то мог ни в чем себе не отказывать.

Обед кончался десертом, состоявшим из разнообразных варений, домашнего мармелада, из сушеных и свежих плодов, орехов, варенных в меду, а если было летнее время, то подавали и огурцы с медом, что являлось тогда обычным угощением помещиков в наших краях.