Юрий Щербак - ЧЕРНОБЫЛЬ

- Юлий Борисович, а какова техническая перспектива Чернобыля, в частности - саркофага? Он что - вечно будет стоять на нашей земле?

- Что такое саркофаг? Если отбросить трагическую сторону аварии, то, в сущности, саркофаг - это блок, отслуживший свое. Сейчас начинает оформляться концепция - как поступить с блоками, отслужившими свое. Американцы первую свою станцию сняли с эксплуатации.

В принципе, самый радикальный выход - зеленая лужайка на месте блока. В этом есть глубокий смысл. Потому что если мы будем такие объекты оставлять, то через тысячу лет весь мир будет уставлен этими вредными коробками и гробами. У нас в Союзе тоже этот вопрос назрел. Некоторые блоки уже выработали свой ресурс, они остановлены, нужно их разбирать. Проектный срок блока - 30 лет. Эти сроки или уже наступили, или наступят в ближайшее десятилетие. Это - естественная смерть блока.

Саркофаг должен быть очищен от топлива, а затем разобран. Топливо должно быть захоронено. Это - выход, достойный великой цивилизации. Но еще борются разные концепции. Одни говорят: "Давайте на этом месте воздвигнем террикон. Засыплем саркофаг - будем суперсаркофаг". Другие говорят: "Давайте саркофаг укрепим, чтобы он был вечный, и пусть себе стоит". Но это крайние точки.

Мы с Юрием Николаевичем Самойленко - единомышленники в этом вопросе. Мы считаем, что саркофаг должен быть очищен. Нам еще приходится бороться за то, чтобы победила эта точка зрения.

- По Киеву ходят панические слухи, что вот-вот саркофаг начнут ломать, разгребать. Меня спрашивают - надо ли вывозить детей?

- Нет. Все пока изучается. К этому нужно долго и тщательно готовиться. Создавать радиотехнику. Наша задача - поскорее пустить роботы для этой операции. Самойленко считает, что мы можем разгрести это дело за три-четыре года. Он человек более молодой, более оптимистичный. Я считаю, что это будет дольше в полтора-два раза. Шесть-восемь лет. Нужно подготовить роботы, людей, специальные механизмы, оснастку. Решить много организационных вопросов. Задача даже для нашей организации - аварийно-технического центра - очень сложная. Центр наш создан совсем недавно. Наш опыт уникален. Как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Нет в мире другой организации, которая могла бы сравниться с нами по психологической подготовленности к работе в экстремальных условиях, по техническому опыту.

Мы принадлежим всему человечеству. Это опыт всего человечества".

Проблемами саркофага и его будущего занимаются не только Ю. Самойленко, Ю. Андреев и их организация. Есть еще одна группа специалистов, настойчиво идущих в самое пекло - в шахту разрушенного реактора номер четыре.

Игорь Николаевич Камбулов, начальник комплексной экспедиции при Институте атомной энергии им. И. В. Курчатова:

"Наша экспедиция работает на Чернобыльской АЭС с 1988 года. Мы выполняем не только научные исследования, но и строительно-монтажные работы. Занимаемся четвертым блоком. Перед нами была поставлена конкретная задача: определить - где топливо, сколько его, в каком оно состоянии? Но для того, чтобы узнать это, надо максимально близко подойти к шахте, установить датчики, провести измерения. Поэтому мы начали готовить помещения, в которых могли бы долго вертеться люди. Пахали мы и пашем как лошади. Возьмем машинный зал четвертого блока. Это была страшная радиоактивная помойка. В 1986 году туда нельзя было подойти. Мы расчистили зал, укрепили порушенную стену. Разобрали завал, в котором порядка тысячи кубометров всякой гадости…

У нас просто не было иного выхода - ведь наши люди должны были там работать. Чтобы не пережигать людей, мы вынуждены чистить помещения. Наша проходка за смену в лучшем случае - один метр. В худшем - 150 миллиметров. Люди работают постоянно. Разрешенная норма облучения - до одного бэра в день, мы установили 0,3. Исходя из этих норм и работаем.

Что такое подготовить помещения? Это значит, что вы гоняете туда триста - четыреста человек за сутки в две-три смены - и так два месяца без выходных.

Вот и получается, что чистенькой научной работы у нас нет, а есть ломовая, черная работа. Для того чтобы пробурить одну скважину и заглянуть в реактор, сотни людей работают в течение нескольких месяцев. Это сотни тонн свинца, сотни тонн металлоконструкций.

БЩУ-4, в котором разыгрывалась чернобыльская трагедия, был в 1986 году недоступен. Сейчас это для нас авенида, зона отдыха. Мы уже побывали в самой шахте. Все, что осталось от кладки, ваш покорный слуга видел своими глазами. Близко, очень близко. Сейчас мы проникли в шахту на всех доступных отметках. Все, что лежит под "Еленой" - верхней крышкой, - и вплоть до бассейна барботера, мы примерно представляем. Мы сделали отверстия у основания шахты. Нас интересует сохранность конструкций в активной зоне - ведь никакая фотосъемка не может дать полного представления, особенно проведенная широкоугольным объективом, искажающим масштабы.

Мы провели за 1988 год огромную работу и получили много новой информации. Сейчас мы знаем, сколько кладки сохранилось, как она организована. Мы примерно можем оценить, сколько топлива находится там, что с ним.

- Игорь Николаевич, скажите - можно ли совместить официальную точку зрения о выбросе всего семи процентов топлива с той ужасной картиной взрыва и пожара, которая нам известна? Может ли такое быть?

- Размеры каньона, в котором расположена реакторная шахта, - 24 метра на 24. Если вы возьмете всю шахтную загрузку топлива, 192 тонны, то это будет всего пять сантиметров на дне каньона, вы его просто не увидите. Это интересный психологический момент. В представлении людей топливо - это нечто огромное, полностью заполняющее реактор. Но все не так. 192 тонны - это ничто. Активная зона - это пространственная структура, это графит, вода, технологические каналы. Мы сами были в плену представлений об объемах топлива. И когда вошли в шахту и не обнаружили в ней ничего выше 24-й отметки - это была мировая сенсация: только на нижних отметках порядка 3-4 метров, у самого основания реактора что-то сохранилось. Какая-то каша. А выше - одна "Елена". Все остальное пусто.

Графит частично вылетел, частично сгорел. Частично остался - там еще лежат блоки. Довольно много там сохранившихся технологических каналов, есть, конечно, и механически разрушенные каналы. По-видимому, был локальный взрыв - может быть, и не один, - когда произошло расплавление, своего рода микрокотел. И сейчас там можно видеть всякие кремниевые, стеклянные массы, какие-то пемзы типа вулканической. Получилась очень сложная система, трудная для изучения.

- Там еще есть раскаленная магма?

- Нет, ничего расплавленного там нет. Максимальная температура, определенная нами, - 200 градусов. Это следствие радиоизотопного разогрева топлив. При таком разогреве страдает бетон, он распадается на свои исходные компоненты.