Феликс Кузнецов - ПУБЛИЦИСТЫ 1860-х ГОДОВ

Эти угрозы и прорицания в адрес эксплуататорских классов и церкви Соколов связывает с близящейся народной революцией. Перечеркнув христианскую заповедь о непротивлении злу насилием, Соколов представляет Христа первым революционером на земле. В его интерпретации Христос — это «мститель бедных и слабых против богатых и могущественных». Продолжателем его дела был «народный пророк» времен Реформации Томас Мюнцер.

Истинные продолжатели дела Христа — современные революционеры, ибо «так называемое царство божие есть не что иное, как господство бедных и нищих, то есть социальная революция».

Примечательно, что Соколов не был верующим человеком. Когда на допросе его спросили о вероисповедании, он с иронией ответил: «Считаюсь православным, при постоянных переездах не мог бывать ежегодно на исповеди». Из всей религиозной литературы он берет только «Евангелье» и «очищает» его от всего «потустороннего», рассматривая Христа как реально существовавшую историческую личность, как защитника и выразителя интересов народа, социалиста и революционера. Более того — в своем переосмыслении фигуры Христа он заходит так далеко, что его Христос оказывается не только первым социалистом и первым революционером, но и первым анархистом. Именно так он и пишет: «Иисус был не только коммунист, но также и анархист, потому что оп не имел и понятия о гражданском управлении. Каждый магистрат казался ему естественным врагом человека».

Первые христиане, говорит Соколов, призывали к неподчинению законам, к ненависти и презрению к государству. «Учение Иисуса уничтожает государство со всеми учреждениями и законами» — таков конечный вывод Соколова о связи анархизма с учением Христа.

Как видите, обращение Соколова к евангелическому лику имело прежде всего пропагандистский характер и было подчинено задаче утверждения и обоснования авторитетом Евангелия революционных и социалистических идей. Конечно же, подобное обоснование идеи социальной революции было наивным и идеалистическим. Но, по мнению Соколова, оно было понятнее народным массам, ибо «разрушающие основу Евангелия еще не за семью печатями для народа: народ их не забыл». И наконец, обращение к «коммунистической» евангельской проповеди позволяло, на взгляд Соколова, наполнять революционную пропаганду содержанием большого эмоционального напряжения. В своей публицистике он определенно подражал ораторским приемам евангелических проповедников. Вслушайтесь: «Горе вам, деспоты и угнетатели народов. Ваш час пробил. Народ помнит о ваших грехах, и скоро наступят ваши мучения, ваша боль и ваша смерть: все сожгут в революционном огне, потому — велика сила ненависти революционного народа, который будет вас судить. Социальная революция приближается… Вавилон падет. Близится час страшного суда, — завершает Соколов свою книгу. — О, беспощадная революция!»

Темы и идеи книги «Социальная революция» легли в основу статей, которые опубликовал Соколов в «Русском слове» по возвращении из-за границы. Его статья «Экономические иллюзии» (1865, IV, 5) была, по существу, переложением нескольких глав «Социальной революции» — в той мере, в какой возможна была критика эксплуататорского, «лихоимского» строя и проповедь социализма в подцензурном журнале.

Соколов говорит о капиталистическом строе как источнике несправедливости и нищеты.

В «Экономических иллюзиях» звучит излюбленная тема Соколова — критика буржуазных политэкономов, оправдывающих этот несправедливый порядок вещей. Критике апологетической, буржуазной политэкономии посвящена в значительной степени статья о Милле, опубликованная в седьмой, восьмой и десятой книжках «Русского слова» за 1865 год. «Капитал — вера и надежда экономистов: они служат, поклоняются ему, как Мамоне, и вся их политическая экономия — славословие капиталу и гимн лихоимству» (1865, 8, I, 5).

Соколов доказывает эту мысль па примере английского экономиста Джона Стюарта Милля, чья работа «Основания политической экономии» в переводе и с примечаниями Чернышевского вышла в 1865 году на русском языке в свет. Популярность Милля как экономиста и мыслителя в России шестидесятых годов была очень велика. Даже сотрудники возобновленного «Современника» — такие, как Ю. Жуковский, А Пыпин, — воспринимали Милля некритически, не понимая истинных причин, которые заставили Чернышевского взяться за перевод сочинения Милля. Чернышевский обратился к Миллю не ради пропаганды его экономических взглядов, — перевод и комментарий «Оснований политической экономии» служили Чернышевскому для популяризации его собственной экономической теории трудящихся. В своих примечаниях к работе Милля Чернышевский дал глубокую критику буржуазной политэкономии.

В своей критике Милля Соколов идет во многом от Чернышевского, но отнюдь не на теоретическом уровне Чернышевского. Он расправляется с Миллем с той залихватской резкостью, которая вообще отличала статьи Соколова. По мнению Соколова, у Милля куда меньше логики, чем у какого-нибудь заштатного экономиста Горлова.

Соколов ставит Милля в ряд с вульгарными экономистами — апологетами буржуазного строя, что уже само по себе л высшей степени несправедливо. В крайностях оценки Милля Соколов разошелся с Чернышевским, который, не принимая буржуазной направленности «Оснований политической экономии», писал тем не менее, что «книга Милля признается всеми экономистами за лучшее, самое верное и глубокомысленное изложение теории, основанной Адамом Смитом».

Как видите, взгляд на Милля Чернышевского далеко не совпадал с той разносной и по-прудоновски вульгарной критикой, которую учинил Соколов. По воспоминаниям Н. Русанова, который хорошо знал Соколова в эмиграции, именно эту-то «ругательную критику Милля и приносил Соколов Чернышевскому под заглавием «О банкротстве политической экономии». Неудивительно, что Чернышевский возвратил статью автору, «посоветовав Соколову заниматься вообще публицистикой, а не политической экономией».

Критика Милля была последней журнальной работой Соколова, появившейся в «Русском слове». В том расколе, который произошел осенью 1865 года в редакции «Русского слова» и завершился выходом из журнала Зайцева и Соколова, инициатива принадлежала именно Соколову, решившему «сделать стачку» против Благосветлова. В своих показаниях в комиссии Муравьева Соколов так рассказывает об этом эпизоде: «…По приезде в Петербург (из-за границы в 1865 году. Ф. К.) занимался одно время делами редакции «Русского слова», имел случай часто видеться с гг. Благовещенским, Зайцевым, навещал Писаревых; все отношения мои к ним заключались в том, что я старался убедить их разорвать связи и дружбу с г. Благосветловым, который лицемерил и вызвал, наконец, меня и г. Зайцева на открытый разрыв и печатную полемику… Что касается до выражения «я старался убедить их, т. е. В. Зайцева, Благовещенского и Писарева, прервать отношения с Благосветловым», то разъясняется это выражение тем, что, печатно отказываясь от участия в «Русском слове», я выставил на вид торжественное обещание г. Благосветлова произвести журнальную реформу, обещание, которое он дал уже давно, а потом не исполнил…». Суть «журнальной реформы», которой требовал Соколов, сводилась прежде всего к тому, чтобы Благосветлов отказался от прав издателя — собственника журнала и объявил его «собственностью подписчиков». Соколов решил на практике провести в жизнь обуревавшие его социалистические, а точнее — прудонистские идеи и реформировать журнал так, чтобы издание — избави боже! — не давало прибыли: издержки на издание журнала и общая сумма, получаемая от подписки, должны быть равны, в чем читатели могут удовлетвориться благодаря публикуемым на страницах журнала ежемесячным финансовым отчетам. Эта реформа была направлена не столько против личности Благосветлова и его какого-то «особого» эксплуататорства, как принято считать, сколько против самого принципа ведения журнального дела в условиях частнопредпринимательского общества. Поскольку все журналы — в том числе «Русское слово» и «Современник» — велись на общих для того времени принципах предпринимательства, Соколов не только Благосветлова, но и Некрасова объявил эксплуататором и требовал от них «пустяка»: чтобы они вели свои журналы на принципиально новых, так сказать, социалистических основаниях. Он поставил Благосветлову ультиматум: реформа или разрыв. Ультиматум этот был опубликован п ноябрьской книжке «Русского слова» за 1865 год. Поскольку Благосветлов ультиматум не принял, Соколов и Зайцев из журнала ушли. Писарев, вначале присоединившийся к ним, остался.